Главный режиссер театра «Красный факел» Александр Зыков умеет удивить выбором материала. Господин Зыков принимает к постановке такие пьесы, которые сегодня, кажется, не ставит никто. В случае зарубежной драматургии — это давнопрошедшее время с вымороченными сюжетными перипетиями и вязнущими на зубах именами. Пьесам с привязкой к российскому литфонду везет в интерпретации Зыкова несомненно больше. В 2009 году, к примеру, на малой сцене «Красного факела» появился изящный, многоголосый «Нахлебник». В 2011 году — монументальная «Поминальная молитва» Григория Горина, написанная по мотивам произведений еврейского писателя Шолом-Алейхема, обошедшая пару десятилетий назад всю страну, но до Новосибирска парадоксально так и не добравшаяся.

Григорий Горин — один из любимых драматургов режиссера Александра Зыкова. Пьеса «Поминальная молитва» получила наисвежайшую интерпретацию, как было сказано накануне премьеры, просто «потому что нравится» — вечные темы и вечный сюжет, трансформировавшийся в официальное жанровое определение спектакля. «В наше время, когда мир сходит с ума, истории Шолом-Алейхема становятся истинными жемчужинами. Потому что они о душе человеческой — при этом без пафоса. О человеке самом простом, о его такой же простой и единственной правде. Но в этой простоте такая глубина, ясность выбора, мудрость, искренность чувств! Все это заслуживает того, чтобы внимательно всмотреться в этого простого человека, о котором — и только о нем — хочется ставить спектакли сегодня и всегда. Их не хватает и театру, и зрителю», — рассказывает Александр Маркович.

Говорить о своевременности появления «Поминальной молитвы» на большой сцене «Красного факела», все равно что размышлять об остроте и злободневности гориновских текстов, однако обойти этот поворот театрально-исторического сюжета невозможно. В активе «Красного факела» давно не появлялось спектаклей-легенд, которые могли бы пройти сквозь смену исторических событий и жизненных обстоятельств, и перерасти из стройной доброкачественной постановки в прославленный спектакль-эпоху, визитную

карточку академического театра, эдакое «Лебединое озеро» от драмы. Были яркие и без сомнения эффектные театральные шоу-постановки, появлялись остроумные авангардные изыскания, мелькала неоклассика и неапробированная временем современность, а спектакля вне времени, объединившего одним художественным полетом всю труппу, влившегося в театральную традицию коллектива, соединившего людей, актерские поколения, зрителей и эпохи, до весны 2011 года все-таки не было. «Поминальная молитва» Александра Зыкова при всех своих достоинствах и недостатках на это вакантное место по праву претендует.

Александр Зыков — один из тех режиссеров, кто любит возвращаться к однажды поставленным им самим текстам — черта, закономерно не свойственная нынешним режиссерским поколениям, у которой с нескрываемым удовольствием шли на поводу мэтры советской режиссуры. Вот и «Поминальная молитва» Горина уже была когда-то поставлена Зыковым в Красноярском театре музыкальной комедии как музыкальная история «Скрипач на крыше». Изначально планировалось, что в основу красноярского спектакля ляжет бродвейский мюзикл Джерри Бока, выросший, как и пьеса Горина, из рассказов Шолом-Алейхема, но постановщик предпочел сфокусироваться на проверенном советским зрителем тексте, вживив в «тело» спектакля лишь музыкальные фрагменты из мюзикла. От ставшего, по мнению красноярских критиков, «настоящим театральным прорывом» спектакля к последней постановке «Красного факела» протянулось сразу несколько нитей: идея драматической постановки с мощным музыкальным и хореографическим началом, сотрудничество с балетмейстером Николаем Реутовым, скрипач, который действительно играет на возвышении от сцены, а также отголоски сценографического и мизансценического решения.

Напомним сюжет: в деревушке Анатовка, где мирно соседствуют русские, евреи и украинцы, живет семья молочника Тевье. Тевье работает, как вол. Ведет бесконечные беседы с богом и мечтает о маленьком «еврейском счастье» в кругу своего любимого семейства — жены и пятерых дочерей. Но судьба обрушивает на бедного Тевье суровые испытания: дочери одна за другой выбирают себе совершенно неподходящих для нищего и неспокойного революционного времени супругов, жену одолевает смертельный недуг, в деревне начинается мракобесие еврейских погромов, а ближе к финалу несчастных и вовсе выгоняют с родной земли. Сохранить себя в этой вакханалии Тевье помогают любовь, вера и юмор, которым природа наделяет пьесу Горина с великой горкой.

РАСКРУЧИВАТЬ сюжет «Поминальной молитвы» Зыков предпочитает основательно, неспешно, покойно. Медленно, но верно вынося на блюдечке режиссерскую мудрость остранения, без которой невозможен спектакль-исповедь, спектакль-завет. Буйству темперамента режиссер предпочитает тишину созерцания, что не отменяет, но выкристаллизовывает пронзительную трагичность гориновской пьесы. Режиссерский темперамент смиренно уходит глубь. Как губка, насыщается мыслью, чтобы отдать спектаклю самое суть. Диапазон мышления становится больше и оказывает прямое воздействие на монументальность замысла. Главными же по-прежнему остаются люди и их души, причем не только «в момент наивысшего эмоционального потрясения», но и в самые непримечательные жизненные моменты. В неотрывном внимании к своим героям режиссер похож на энтомолога, способного часами наблюдать за копошением крохотных, едва различимых глазом букашек, в мироустройстве которых отражается такой сложный и необъяснимый человеческий мир.

Рассказывая историю преодолевших новую пустыню людей, новосибирский режиссер самоотверженно расчищает дорогу идущему напрямую к зрителю тексту, выталкивает текст вперед спектакля, однозначно отдавая предпочтение слову, а не сценическому антуражу или актерскому жесту (иногда расчистка доходит до острой нехватки деталей, мелочей, захватывающих дух нечаянностей и придумок, живого диалога с сегодняшним днем, но в общем и целом совершенно точно не отбивает у зрителя аппетит). Выстраивая мир многонациональной деревушки, Зыков настойчиво избавляется от всего, на его взгляд, лишнего. Он минимизирует убранство сцены, сглаживает национальные углы и уходит от гротескной преувеличенности образов. Главные герои лишаются острых харАктерных черт, обретают внутреннюю комичность и становятся внешне ничем не примечательными людьми, стоящими на одной ступеньке с публикой, которой сопереживать своему собрату гораздо проще, нежели какому-то картинному еврею из прошлого.

Оформленное художницей Ириной Долговой пространство сцены ведет к максимальному обобщению и поэтизации. Окрестности густонаселенной Анатовки, над которой извечно стоит густой туман, укладываются в полифункциональную деревянную конструкцию с метафорическими сквозными проемами, обрамленную опять-таки деревянным (сакральному месту — сакральный материал) заплотом с выгородками у передних боковых кулис. Это и мир, и дом, и храм, и телега, и крест, который суждено всю жизнь нести бедному молочнику — погрязшему, но в то же время оторванному от быта философу и мудрецу.

Сам главный герой — Тевье-молочник — в постановке Александра Зыкова предстает в двух образах. В первом составе Тевье исполняет краснофакелец Сергей Новиков, во втором — приглашенный из Санкт-Петербурга актер театра и кино Семен Фурман. При идентичности остального состава перед зрителем разыгрываются две абсолютно разные истории. Тевье-Новиков не щеголяет «пятым пунктом», зато проявляет себя редкого чутья и такта философом. Для деревенского жителя из Тмутаракани он слишком интеллигентен и мягок, для еврея — необычайно открыт и прост. Зато его душевная боль идеально вписывается в актерский ансамбль. Тевье-Фурман наоборот: его молочник местами даже больше хитрец и балагур, чем нужно. Этот Тевье работает не на ансамбль, но на себя. Чересчур, по-еврейски, заковырист и уж как-то картинно сложен, впрочем, и ему подвластны «вершины духа»… Фурман — комик, который прежде чем дойти до оглушительной трагедии, должен непременно попотчевать публику «ужимками и прыжками». Новиков — трагик, который между ударами судьбы вдруг открыл для себя сложную природу комического. Но у каждого своя правда и свой со зрителем и богом разговор.

Рядом с Тевье — россыпь живописных образов. Мудрая Голда Галины Алехиной — по сути, праматерь, по «должности» мать и жена — воплощение материнского начала и жертвенности: именно Голде принадлежит кульминационный монолог спектакля, возводящий новосибирскую «Поминальную молитву» на звенящую высоту. Обаятельный и неунывающий прохиндей Менахем (Павел Поляков). Смехотворно важный Лейзер-мясник Владимира Лемешонка, который выводит в финале своего героя за рамки образа мимолетного комического персонажа, произнося незамысловатый, но трогательный прощальный монолог. Дезориентированная забавная старушка Анны Покидченко.

Несомненной удачей спектакля можно считать фольклорные сцены, наполненные изворотливой еврейской пляской (группа приглашенных танцовщиков, регулярно сотрудничающих с театром «Красный факел») и живой музыкой от маленького, но темпераментного еврейского оркестра (музыканты — артисты театра и студенты Новосибирской консерватории), а также пение, которое звучит в спектакле почти непрерывно — будь то фольклорные хоровые распевы, внутренние монологи-речитативы главных героев или джазовый вокал Натальи Соболевой.

Простая история, вечный сюжет, условные, минималистические декорации, а масштабы — библейские. Александр Зыков поставил спектакль, в котором слились воедино таланты и возможности. Все шероховатости, зазубрины, кочки соавтор «вечного сюжета» перекрыл возможностью сопереживания. Зритель тает, зритель плачет, зритель верит. Значит, бедному Тевье еще не один десяток раз придется мыкать свое «еврейское горе» на большой краснофакельской сцене.