Способ жизни
ДОСЬЕ: РОМАН КОЧЕРЖЕВСКИЙ
Окончил Санкт-Петербургскую государственную академию театрального искусства (курс Ю. М. Красовского) в 2007 году и был принят в труппу Театра им. Ленсовета. Работает в театре в качестве актёра, режиссёра и художника. Номинант премии «Прорыв» за роль второго плана в спектаклях «Медея», «Пиковая дама. Игра». Номинант премии «Золотая маска» за роль второго плана в спектакле «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена».
Театр «Красный факел» готовится к премьере — над пьесой Ричарда Бринсли Шеридана «Школа злословия» работает режиссёр из Санкт-Петербурга Роман Кочержевский.
— Вы выросли в интеллигентной петербургской семье. Путь в профессию был родом из детства?
— Я родился и рос в Санкт-Петербурге — в коммунальной квартире на Лиговке. А рядом был Дворец пионеров, где работали разные кружки, спортивные секции, и дети могли найти себе занятие после уроков на любой вкус. Когда мне исполнилось 10 лет, мама спросила: не хочешь пойти в театральный кружок? И я пошёл. Только это был не кружок, а Театр юношеского творчества, самый настоящий театр, что очень подкупало. Большое здание — с настоящей сценой, театральной машинерией, хорошим зрительным залом. Помимо обучения театральному делу, мы осваивали профессии монтировщика, осветителя, гримёра, бутафора — изучали театр через ремесло и производство. Мы находились в очень жёстком графике: каждый день недели посвящался цеховому обучению, потому что, помимо актёрского мастерства, выбирали себе закулисную специальность. В ТЮТе не было иерархии «артист — цех», мы любили театр во всех его проявлениях — как явление физическое и эмоциональное. Поэтому с самого раннего юношества я впитал театр с разных сторон, нырнул внутрь театрального организма. Театр стал для меня способом жизни. В семье меня поддерживали. Никто не говорил «сначала нормальное образование получи», поэтому учиться я пошёл в СПГАТИ на актёрско-режиссёрский курс, а после окончания пришёл в Театр имени Ленсовета — актёром. Было много вводов и спектаклей, а потом в театр пришёл режиссёр Юрий Николаевич Бутусов.
— Когда вы поняли, что режиссура — это ваше?
— Это произошло очень постепенно. Мы большое количество времени провели в репетициях с Юрием Николаевичем. И он, видимо, заметил мою любовь к созданию вокруг репетиций ещё какого-то процесса и начал способствовать всем моим начинаниям. Загружал всё больше и больше, возлагал ответственность — сначала как на ассистента, потом как на второго режиссёра. Не было резких переломов, всё произошло довольно плавно и логично.
— Почему выбрали для постановки в «Красном факеле» именно «Школу злословия»?
— Поставить в театре пьесу Ричарда Шеридана «Школа злословия» мне предложил художественный руководитель театра Андрей Михайлович Прикотенко. Я знаю «Красный факел» давно и пару раз отправлял запрос во вселенную, чтобы здесь оказаться, поэтому сразу сказал про себя «да!» — очень хотел попасть в этот театр и поработать с артистами. Когда начал разбирать пьесу, понял, что это, конечно, вызов. Текст сложный — очень мало физического действия, все герои большие говоруны, а значит, мы должны поверить на слово этим забавным людям. И если говорить про психологический разбор героев, то здесь такой приём не работает. Они будто зашифрованы в фонетическую форму, где голос становится одним из музыкальных инструментов. Мы делаем сценическую версию театра: чтобы полноценно донести сюжет, бережно адаптируем архаичные обороты, которые зрителю сложно воспринимать на слух. Много с артистами работаем над тем, чтобы быть понятыми, но и не растерять эту прелестную форму. «Школа злословия» обозначена как комедия, но надо понимать, что эта форма не предполагает маркер для зрителя «вот сейчас мы посмотрим и надорвём животики». Комедия в нашем случае — это произведение, где нет кровопролития. Люди занимаются злословием, когда страдают от внутренней пустоты и заполняют своё одиночество, спасаясь от душевных ран и царапин. Собственно, так происходит во все времена, но я намеренно не стал переносить сюжет в современные реалии. Скажем так: действие происходит в условном театральном мире, а на время мы намекаем какими-то музыкальными темами.
— С каким послевкусием должен выйти зритель после вашего спектакля?
— Хотелось бы, чтобы зритель ушёл с ощущением того, что он увидел спектакль. Сложно, когда зритель идёт со своим знанием того, как это должно быть сделано. Сейчас слишком много экранизаций, постановок, и волей-неволей ты начинаешь сравнивать. Самый лучший рецепт — прийти, увидеть то, что тебе показывают, и постараться понять. Если всё произойдёт и увиденное сложится в какую-то картину, то это и есть радость.
— В одном из ваших интервью читала, что вы не любите длинный застольный период — предпочитаете, чтобы актёры сразу «ходили ногами».
— У каждого художника есть свой почерк и стиль, но иногда материал сам диктует правила — важно прислушаться к тексту. Мне показалось, что в «Школе злословия» нам нужно было быстрее встать на ноги и начать что-то делать — мы встали и пошли.
— Вы штатный режиссёр Театра имени Ленсовета, но много ставите в регионах.
— Мне это необходимо, потому как ты привыкаешь к своей команде, а себя нужно постоянно встряхивать и не давать покоя. Полезно время от времени вгонять себя в какой-то челлендж — это уводит от ненужных мыслей из серии «я же что-то там делаю, можно успокоиться». Вот успокоиться — это плохое. Не надо успокаиваться, это сильно мешает творческому процессу. Мы же не в лаборатории работаем, где можно найти рецепт или формулу, а потом постоянно ею пользоваться. Не существует в природе готового чертежа, по которому можно создать спектакль. Можно, конечно, придумать собственную схему, но очень быстро материал даст тебе по голове, и схема перестанет работать уже на третьей репетиции.
— Знаю, что у вас особое отношение к родному Санкт-Петербургу.
— Я очень люблю Петербург, но чувствую город сильнее, когда уезжаю из него, а потом возвращаюсь. Мои антенны настроены так, что я «вижу», что стоит за этими великолепными дворцами. Надо понимать, Петербург был создан в короткие сроки, это стоило многих жизней — и эта энергия никуда не делась. Я часто залипаю на архитектуру: могу часами стоять и смотреть — ну надо же, какая совершенная линия. И в то же время могу задуматься о людях, которые погибли, чтобы создать этот шедевр.
— Думаю, что вы очень много читаете. Что предпочитаете?
— Мне нравится погружаться в личности режиссёров, художников, поэтов, писателей — читать интервью, биографии, книги, написанные о них и созданные ими самими. Узнавать, кто они были в своём времени, иногда вообще в отрыве от произведений, как транслировали совершенно противоположную энергию, создавали другой мир. Читая произведение или смотря на картину, зная судьбу художника или предполагая, что автор чувствовал в этот конкретный момент, ты начинаешь понимать, насколько он воспроизводит своё время или, наоборот, парадоксальным образом бежит от него. Это восхищает и ужасает одновременно.
— Ваш идеальный зритель — кто он?
— Тот зритель, который умеет видеть то, что ему показывают. Не обязательно знать пьесу. Можно пуститься в свой ассоциативный ряд. Услышать музыку, услышать текст. Разгадать интеллектуальный ребус. Это разные режимы — и не всем доступные, и не всегда, может быть, необходимые. Иногда бывает полезно посмотреть спектакль, который тебе не близок и даже раздражает, но вызывает живые чувства внутри. Или, оказавшись в большом зале среди 500 незнакомцев, публично что-то почувствовать, подумать о чём-то своём. Порой человек даже не осознаёт, что именно это ему и было нужно.
Окончил Санкт-Петербургскую государственную академию театрального искусства (курс Ю. М. Красовского) в 2007 году и был принят в труппу Театра им. Ленсовета. Работает в театре в качестве актёра, режиссёра и художника. Номинант премии «Прорыв» за роль второго плана в спектаклях «Медея», «Пиковая дама. Игра». Номинант премии «Золотая маска» за роль второго плана в спектакле «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена».
Театр «Красный факел» готовится к премьере — над пьесой Ричарда Бринсли Шеридана «Школа злословия» работает режиссёр из Санкт-Петербурга Роман Кочержевский.
— Вы выросли в интеллигентной петербургской семье. Путь в профессию был родом из детства?
— Я родился и рос в Санкт-Петербурге — в коммунальной квартире на Лиговке. А рядом был Дворец пионеров, где работали разные кружки, спортивные секции, и дети могли найти себе занятие после уроков на любой вкус. Когда мне исполнилось 10 лет, мама спросила: не хочешь пойти в театральный кружок? И я пошёл. Только это был не кружок, а Театр юношеского творчества, самый настоящий театр, что очень подкупало. Большое здание — с настоящей сценой, театральной машинерией, хорошим зрительным залом. Помимо обучения театральному делу, мы осваивали профессии монтировщика, осветителя, гримёра, бутафора — изучали театр через ремесло и производство. Мы находились в очень жёстком графике: каждый день недели посвящался цеховому обучению, потому что, помимо актёрского мастерства, выбирали себе закулисную специальность. В ТЮТе не было иерархии «артист — цех», мы любили театр во всех его проявлениях — как явление физическое и эмоциональное. Поэтому с самого раннего юношества я впитал театр с разных сторон, нырнул внутрь театрального организма. Театр стал для меня способом жизни. В семье меня поддерживали. Никто не говорил «сначала нормальное образование получи», поэтому учиться я пошёл в СПГАТИ на актёрско-режиссёрский курс, а после окончания пришёл в Театр имени Ленсовета — актёром. Было много вводов и спектаклей, а потом в театр пришёл режиссёр Юрий Николаевич Бутусов.
— Когда вы поняли, что режиссура — это ваше?
— Это произошло очень постепенно. Мы большое количество времени провели в репетициях с Юрием Николаевичем. И он, видимо, заметил мою любовь к созданию вокруг репетиций ещё какого-то процесса и начал способствовать всем моим начинаниям. Загружал всё больше и больше, возлагал ответственность — сначала как на ассистента, потом как на второго режиссёра. Не было резких переломов, всё произошло довольно плавно и логично.
— Почему выбрали для постановки в «Красном факеле» именно «Школу злословия»?
— Поставить в театре пьесу Ричарда Шеридана «Школа злословия» мне предложил художественный руководитель театра Андрей Михайлович Прикотенко. Я знаю «Красный факел» давно и пару раз отправлял запрос во вселенную, чтобы здесь оказаться, поэтому сразу сказал про себя «да!» — очень хотел попасть в этот театр и поработать с артистами. Когда начал разбирать пьесу, понял, что это, конечно, вызов. Текст сложный — очень мало физического действия, все герои большие говоруны, а значит, мы должны поверить на слово этим забавным людям. И если говорить про психологический разбор героев, то здесь такой приём не работает. Они будто зашифрованы в фонетическую форму, где голос становится одним из музыкальных инструментов. Мы делаем сценическую версию театра: чтобы полноценно донести сюжет, бережно адаптируем архаичные обороты, которые зрителю сложно воспринимать на слух. Много с артистами работаем над тем, чтобы быть понятыми, но и не растерять эту прелестную форму. «Школа злословия» обозначена как комедия, но надо понимать, что эта форма не предполагает маркер для зрителя «вот сейчас мы посмотрим и надорвём животики». Комедия в нашем случае — это произведение, где нет кровопролития. Люди занимаются злословием, когда страдают от внутренней пустоты и заполняют своё одиночество, спасаясь от душевных ран и царапин. Собственно, так происходит во все времена, но я намеренно не стал переносить сюжет в современные реалии. Скажем так: действие происходит в условном театральном мире, а на время мы намекаем какими-то музыкальными темами.
— С каким послевкусием должен выйти зритель после вашего спектакля?
— Хотелось бы, чтобы зритель ушёл с ощущением того, что он увидел спектакль. Сложно, когда зритель идёт со своим знанием того, как это должно быть сделано. Сейчас слишком много экранизаций, постановок, и волей-неволей ты начинаешь сравнивать. Самый лучший рецепт — прийти, увидеть то, что тебе показывают, и постараться понять. Если всё произойдёт и увиденное сложится в какую-то картину, то это и есть радость.
— В одном из ваших интервью читала, что вы не любите длинный застольный период — предпочитаете, чтобы актёры сразу «ходили ногами».
— У каждого художника есть свой почерк и стиль, но иногда материал сам диктует правила — важно прислушаться к тексту. Мне показалось, что в «Школе злословия» нам нужно было быстрее встать на ноги и начать что-то делать — мы встали и пошли.
— Вы штатный режиссёр Театра имени Ленсовета, но много ставите в регионах.
— Мне это необходимо, потому как ты привыкаешь к своей команде, а себя нужно постоянно встряхивать и не давать покоя. Полезно время от времени вгонять себя в какой-то челлендж — это уводит от ненужных мыслей из серии «я же что-то там делаю, можно успокоиться». Вот успокоиться — это плохое. Не надо успокаиваться, это сильно мешает творческому процессу. Мы же не в лаборатории работаем, где можно найти рецепт или формулу, а потом постоянно ею пользоваться. Не существует в природе готового чертежа, по которому можно создать спектакль. Можно, конечно, придумать собственную схему, но очень быстро материал даст тебе по голове, и схема перестанет работать уже на третьей репетиции.
— Знаю, что у вас особое отношение к родному Санкт-Петербургу.
— Я очень люблю Петербург, но чувствую город сильнее, когда уезжаю из него, а потом возвращаюсь. Мои антенны настроены так, что я «вижу», что стоит за этими великолепными дворцами. Надо понимать, Петербург был создан в короткие сроки, это стоило многих жизней — и эта энергия никуда не делась. Я часто залипаю на архитектуру: могу часами стоять и смотреть — ну надо же, какая совершенная линия. И в то же время могу задуматься о людях, которые погибли, чтобы создать этот шедевр.
— Думаю, что вы очень много читаете. Что предпочитаете?
— Мне нравится погружаться в личности режиссёров, художников, поэтов, писателей — читать интервью, биографии, книги, написанные о них и созданные ими самими. Узнавать, кто они были в своём времени, иногда вообще в отрыве от произведений, как транслировали совершенно противоположную энергию, создавали другой мир. Читая произведение или смотря на картину, зная судьбу художника или предполагая, что автор чувствовал в этот конкретный момент, ты начинаешь понимать, насколько он воспроизводит своё время или, наоборот, парадоксальным образом бежит от него. Это восхищает и ужасает одновременно.
— Ваш идеальный зритель — кто он?
— Тот зритель, который умеет видеть то, что ему показывают. Не обязательно знать пьесу. Можно пуститься в свой ассоциативный ряд. Услышать музыку, услышать текст. Разгадать интеллектуальный ребус. Это разные режимы — и не всем доступные, и не всегда, может быть, необходимые. Иногда бывает полезно посмотреть спектакль, который тебе не близок и даже раздражает, но вызывает живые чувства внутри. Или, оказавшись в большом зале среди 500 незнакомцев, публично что-то почувствовать, подумать о чём-то своём. Порой человек даже не осознаёт, что именно это ему и было нужно.
