Знаете что? Я не в кино вообще-то пришла. Я уже была там сегодня, мне надоело. Дайте мне живого актера, не желаю терпеть подмену. Если видео становится основным художественным приемом, то театр исчезает, как раз сегодня прозвучало на утреннем сеансе документального фильма «Станиславский. Жажда жизни». Понятно вам? А здесь наглядно демонстрируют, как исчезает театр. Актеры намеренно размещены в глубине сцены, упрятаны за полками, стеллажами, мебелью. А то и вовсе отправлены за кулисы, как в постельной сцене любовников или в эпизоде, извините, ванны с пеной. Тут даже бинокль не поможет. Приходится пялиться на экран, где действие идет синхроном. Театр вроде есть – а вроде и нет его.

Просто это другой театр. Совсем другой – привет, современная драматургия, ты рулишь. Новые формы, которые никак не мог найти Костя Треплев, вдруг заявили о себе пронзительной мелодией совершенства. Явился тот идеальный случай, когда содержание идет от формы и формой же обогащается. Видеокамера стала сегодня в театре чуть ли не обязательным приемом, в «Красном факеле» видеопроекция – не просто демонстрация технических возможностей, а смысловая часть многих спектаклей. Но впервые это сделано так радикально. А какие, собственно, могут быть обиды? Вы давно живете не вокруг, а в мониторе. Круглые сутки не сводите глаз с экрана смартфона, вместо того чтобы смотреть друг на друга. Ведете прикроватный образ жизни у зомбоящика. Сладострастно следите за «домом-2», не брезгуете эксбиционизмом модных ток-шоу. Ну и получите – тут одновременно и потакание вашим вкусам, и издевка над ними. Вокруг вас не просто понатыканы камеры видеонаблюдения, как всевидящее око, как пенсне Чехова у Някрошюса. Вездесущие операторы со своими треногами проникают в самые укромные уголки сцены и даже закулисья, бесцеремонно преследуют персонажей, нависают над ними, чтобы вывести всех на чистую воду – показать на экране подробности частной жизни. Всё как вы любите. 

И в то же время экран фиксирует тончайшие нюансы состояний, эмоций, чувств, какие-то совершенно потаенные движения мысли или ее отсутствие – театр не только душу, но и мозг исследует под микроскопом. В результате актер оказывается не вдали от зрителя, а максимально приближен к нему. Энергия актера передается через экран, мастерство актера становится главной пружиной действия.

Милого обаятельного козла Виталия играет Олег Майборода – на его круглой физиономии отражается ограниченность всего: интеллекта, кругозора, эмпатии, но переизбыток дружелюбия. Про таких говорят: вроде парень неплохой, только ссытся и глухой. Не зря он повторяет фразу, которой нет в пьесе: «Закрой за мной дверь». Причем навсегда, а то будет хуже. 

Фантастические вещи вытворяет Денис Ганин, выпуская наружу демона из своего персонажа, всего на секунду-другую, но однако демон жестко управляет личностью. Этот тип един в трех лицах: мерзопакостный поп-звездец Геннадий, затем древний старикан с бесом в ребре – отвратительный и одновременно прекрасный в своей поздней любви-похоти, и, наконец, эпизодический отец Людочки, в надвигающейся белой горячке выдергивающий у нее из головы по волоску, как бы проявляя типо нежность, заботу и всё такое. Потом Людочка будет лежать в койке с козлом Виталием и в приступе как бы нежности выдернет у него с груди волосок, а козел Виталий точно так же вскрикнет «больно же!», но она не знает других ласк, а он и подавно. В пьесе с ним расправляются братки, а в спектакле он просто испаряется, ну ведь он никто.

Вот про это и речь. Когда выходит роскошная оперная певица по фамилии Ляшко в исполнении Владиславы Франк, она же начальница соцзащиты, действие перемещается на авансцену, чтобы укрупнить жесть. Хотя, казалось бы, куда больше-то, однако есть куда. Безупречная женская фигура встраивается в огромный бесполый силуэт из картона, вселяется в этого бескровного монстра – и начинает разевать рот, поя арию (извините, а какое деепричастие от глагола «петь»?). Всё при ней: и осанка, и бархатное платье с разрезами, и замысловатый поклон, а сверху по экрану бегут строки либретто, объясняющие бред казенных формулировок, расшифровывается бюрократический сленг, с помощью которого еще живой, казалось бы, человек душит тоже живого человека, обезумев и расчеловечившись на своей мало-мальски командной должности.

Ирина Кривонос – королева, топ-модель, богиня – воплотилась в эту полузадушенную начальницей Людочку. Она покорно выполняет служебные обязанности – день за днем, месяц за месяцем курсирует между стеллажами ашана, больше похожими на клетки для кроликов или на тюремные нары. В глазах двоится от бесконечных паттернов, даже подопечная старушка раздваивается на братьев Дроздовых (похоже, они близнецы), медленно сводя Людочку с ума, приводя ее в состояние тупого осатанения. Замысел пришить старушку, да не одну, вызревает как нарыв, но пока взят тайм-аут.

Черно-белая гамма экрана разбавлена флюоресцентными мазками: кислотно-желтый или ядовито-зеленый абажур, маникюр, прядь волос, виноград. Эту хмарь, хрень и хтонь хочется разбавить чем-то ярким, хочется смазать карту будня, плеснувши краску из стакана. Но, блин, получается фальшиво, как и любовь к дутым кумирам или примитивным козлам, как и все эти попытки убедить себя в оптимизме. Яркая гимнастерка с пилоткой – форма, в которой соцработника Людочку отправляют в ашан побираться для ветеранов, вопиет, как ей тяжело, некомфортно, стыдно, но она же не хозяин себе, эта жалкая курица. 

Людочка погрязла в карикатурных аффирмациях, которые психолухи рекомендуют безмозглым дамам. «Я люблю свою работу! – талдычит Людочка, а в конце и вовсе впадает в кому: «Как прекрасно, когда есть любимый! Он есть у меня. И на этот раз это Виталий! Да, Виталий, а не какой-то Геннадий», ну и так далее, звучит этот потрясающий издевательский текст. Душевная песня Алексея Рыбникова «Я тебе, конечно, верю», возникшая в финале, прозвучала насмешкой над враньем самому себе, над обещаниями всевозможных коучей сделать свою жизнь прекрасной, беспроблемной, легкой, как лебяжий пух. Как мечта о несбыточном, как тоска по тому состоянию, когда не надо себя убеждать в гуманности мира, когда не задумываясь веришь всякой ерунде, и сомнений в невозможности чуда не возникает. Но ведь сомнения – неизбежный удел думающего человека, к которому и апеллирует театр.

Непостижимо, как же удается театру показать одновременно и печальную красоту одинокой женщины, и беспросветную тупость «заурядной тетки», как называет ее дочь-студентка. Героиня Луизы Русановой внешне очень похожа на мать, но, в отличие от нее, умна, насмешлива, иронична, грамотна, образованна. Запросто оперирует психологическими терминами, рассуждает дерзко и здраво, а повторяет тот же сценарий. Идет по тому же пути псевдо-любви к звездецу Геннадию – правда, тот работает в более изысканном жанре рэпа, а у нее более тонкий, утонченный даже, способ самообмана. 

В этом разрезе история, совершенно бытовая в сюжетном плане, окончательно перемещается в фантасмагорию, высвечивающую ваше внутреннее ощущение от никчемности самого себя и невозможности это изменить. Не вы управляете собой. ОНИ управляют вами. Данная данность разлита по всей ткани спектакля, посему избыточны скандинавские боги, коих нет в пьесе (только упоминаются) и о коих в программке целый трактат. Так же чужеродно воспринимались бы, например, упоминания о любви, дружбе и других человеческих ценностях в обязательной привязке к христианству. 

Имени этой силы вы не знаете, вы только чувствует ее, ощущаете подкоркой, кожей и жопой. Верить в нее не надо, потому что сильна не вера, а знание. Ну, или почти знание. 

В тексте пьесы всё как-то оптимистичнее, без богов, только между строк нарастает тревожный гул. Там Люда работает в парикмахерской, стрижет свою бывшую начальницу и улыбается. В спектакле еще оптимистичнее. Люда нежится в ванне с пеной и тоже улыбается. Нежная такая пена, воздушная. Совсем не больно вены вскрывать. 

И наступает освобождение, единственный вариант из всех возможных, красное платье мечется и полыхает, разгорается пламя, нет у него преград, ничто не загасит священный огонь, летит победа над миром и возгорается вызов богам. Дикий танец свободы, отваги и тоски. Мне не больно.

P.S. Галина Алехина, Юлия Новикова, Денис Франк совершенно несправедливо остались за пределами моего текста, просто так вышло. О каждом из них я готова написать отдельный трактат.