В раннем детстве он хотел быть летчиком-испытателем. А потом уже никем, кроме актера, быть не хотел и не мог. И сегодня он живет одним театром, даже рисовать приходится на ролях. Человек процесса, находящийся в вечном поиске артист, педагог, отец и дедушка Владимир Евгеньевич Лемешонок.

Семья у Вас был театральная: мама — театральный критик, отец — актер. Вы с детства знали театр изнутри, что может дать театр прекрасного, и что ужасного. А что театр дать не может?

Все может, театр дает все, вопрос в умении взять — не каждый может это «все» взять. Думаю, никто не способен взять все. Берешь то, на что хватит сил, что сможешь унести.

Получается, что театр для Вас — это не только работа, но полноценная жизнь?

Жизнь и работа для меня — это реальное и ирреальное, это два мира: мир реальный и мир выдуманный, сочиненный, фантазийный. Конечно, в театре тоже есть своя реальность и, как правило, она несовершенна. Однако главное в театре — не реальность, а фантазия, иллюзия, поэтому если ты занимаешься театром, устроен и приспособлен для этого, то очень тяжело существовать в реальности. Вообще, соприскосновение с реальностью — это самое мучительное в моей жизни дело, потому что моя сфера — мир фантазии. Реальность — это для меня материал, из которого я выдергиваю что-то для строительства фантазий.

Когда происходит этот прыжок (или взлет) в ирреальное? Граница между мирами размыта или четка?

Я больше чем наполовину существую в ирреальном. Мои контакты с реальностью очень болезненны, как если срезать лоскут кожи и этим местом — о наждак. Реальность — это магазины, конторы, чудовищные взаимоотношения людей. Весь день — это накопление отрицательных эмоций, и только на сцене я нахожусь в той сфере, которая мне близка, к которой я приспособлен.

Сцена — это бегство в другой мир?

Не только сцена. Литература, кино, театр, — все это для меня способ бегства.

Часто говорят, что талант и вдохновение — от Бога. Как Вы думаете, бывает ли вдохновение от Дьявола?

Я согласен с Гете, который сказал, что «если Бог — все, то и Дьявол — Бог». Однако в такого Бога, о каком говорят в Церкви, я не верю категорически. Я верю в некую творческую силу, отношения с которой у меня очень сложные: я постоянно с ней вступаю во внутренний конфликт, я требую от нее, я часто проклинаю ее. Деление на белое и черное, на верх и низ мне совершенно не близко, потому что белого нет без черного, а черного без белого, света без тьмы, — это же совершенно едино, столько же греха, сколько и благости.

Пленительное и фантастическое пространство сцены зависит ли от ее физического местоположения? Я имею в виду время реконструкции здания «Красного факела».

Да, зависит. Бывает, пространство сцены сопротивляется этому спектаклю, не подходит для него или, наоборот, пространство становится органичным спектаклю. Не бывает каких-то железных правил, все выясняется в процессе спектакля. Все-таки, надо признать, спектакль живет полноценной жизнью в том пространстве, в котором создавался. Например, некоторые спектакли С. Афанасьева, созданные на крошечной сцене в ДК Октябрьской революции, не выжили на другой площадке. Это называется — дом. Где родился, там и пригодился.

Приходилось ли отказываться от приглашений других театров?

Мне всегда интересно было поиграть на других площадках. Меня приглашали, я успел поиграть почти на всех театральных площадках города. Это, конечно, опыт, ведь чем больше вариантов, тем ты становишься богаче. Раза два я пробовал уехать из города, поменять театр, но вскоре бежал оттуда в ужасе домой! Уже разговаривая с режиссером, директором, я вдруг понимал, что мне нужно немедленно лететь назад, потому что все чужое — пространство, люди, дома. Я очень привязан к месту, людям, обстановке, и это не от моих достоинств. Я очень уважаю людей, которые могут взять котомку за плечи и уйти куда угодно, потому что они с собой несут свой собственный мир. Но я не такой.

Получается, Вы — домосед. Все же, какие страны Вы хотели бы посетить?

Многие, это было бы интересно. Я уже бывал с театром в Германии, Польше, Китае, Греции, но это все командировки — труппа мало что успела повидать. Я много куда хотел бы съездить, но это же надо собираться, это надо брать билет, ходить в аэропорт, садиться на самолет, куда-то идти, что-то спрашивать, много общаться с людьми — это же пытка! Вообще, хотел бы в Италию, покататься в гондолах, послушать оперу.

Каждая новая роль обогащает Вас или Вы обогащаете, наполняете ее?

Роль — это путь, жизнь — лабиринт. Каждая новая роль — это ветка лабиринта, поэтому она обогащает меня самим фактом существования, потому что я вступаю на новый путь. Я тем богаче, чем больше дорог я прошел в лабиринте. Каждая новая роль прибавляется ко мне, и, естественно, я становлюсь больше. Что касается наполнения, то, конечно, для роли я все беру из себя, специально не подглядываю за людьми. Мои роли — это продукт переработки самого себя и своего опыта, это плоть и кровь моя.

Кстати, а сколько всего было у Вас ролей?

Ой-ой-ой, я не считал. Из тех, что есть, были и давно нет… не знаю, накопилось очень много.

Когда-то Вы сказали, что профессия летчика и актера сходны такими качествами, как риск, чувство пространства и высота. В третьем пункте — моральная. Что происходит, когда Вы играете отрицательных персонажей? Например, Константин Райкин, говоря о Ричарде III, сказал, что, прикоснувшись к худшему в человеческой природе и ужаснувшись, он внутренне очистился.

Если речь идет не о гротеске, не о таком остром способе существования, а все-таки о психологическом, я совершенно отказываюсь осуждать персонаж, мое дело — его понять. Для меня Ричард — это не плохой человек, это просто человек. Я не сомневаюсь, что К. Райкин на сегодняшний день, может быть, самый выдающийся мастер в смысле владения профессией. Однако я играю другого Ричарда. Для меня «Ричард III» — это притча о человеке. Человек действующий всегда творит зло, выжигает все вокруг себя, расчищает место впереди, убивает других, зла творит несметно на планете, и, в результате, накопленное зло убивает его самого. Ричард для меня символизирует человека как вид. На каком-то этапе работы над ролью я вдруг понял, что она дает мне возможность очень мощно высказаться по этому вопросу: «Каковы мои взаимоотношения с понятием «человек»?» Я не играю плохого человека, я играю человека вообще, говорю через роль о человеке как о виде.

Кроме театра, какие искусства Вас привлекают?

Все абсолютно. Однако актерская профессия эгоистична и ревнива: когда-то я писал стихи, но уже давным-давно ничего не пишу. Я всегда любил рисовать. Слава Богу, эта склонность сработала мощно в моей жизни: я родил сына, и он стал художником. То, в чём я был любитель, стало его профессией. Самое смешное, что я вообще по жизни считаю себя любителем во всем. К слову «профессионал» я отношусь скептически, а к слову «мастер» — благоговейно, поэтому ни то, ни другое к себе применить не могу.

У Вас есть хобби?

Мое хобби — быть зрителем. Ведь далеко не всякий актер любит ходить в театр. Актеры обычно ходят туда на работу, а если бы они там не работали, то, может быть, и не знали, где этот театр находится.

Какие спектакли Вы любите смотреть, но не хотели бы в них участвовать?

Я всеядный зритель, я люблю всякие спектакли. Здесь только качество определяет уровень моей симпатии. По моему личному ощущению, согласно моему чувству стиля и гармонии, всегда существует «хорошо» и «плохо», какой бы сферы это не касалось: кино, музыка, театр. Однако актер я не всеядный: существуют более близкие мне жанры и подходы и менее близкие. Хотя, с точки зрения профессии, я полагаю, что надо и полезно окунаться во все. Для тренировки полезным иногда бывает сыграть как раз неподходящую тебе по духу роль. Ты этого не можешь, тебе это трудно, но как раз тебе и нужно это делать.

Все же, какие роли Вам более близки?

Трудно сказать. Я не чувствую в себе никакого амплуа, я думаю, меня можно приспособить к чему угодно. Чем больше внутренний объем пьесы, тем мне ближе. Грубо говоря, жанр музыкальной комедии мне не близок, потому что объем там минимальный: примитивный сюжет, однозначные характеры, прямолинейный юмор. Пьесы Чехова и Шекспира мне более близки.

Как-то Вы сказали, что актер — это профессия, артист — приобщенность к тайне искусства. Всегда ли искусство таинственно?

Искусство всегда таинственно, чем менее оно таинственно, тем менее оно искусство. Самое великое творение искусства — самая великая тайна. Тайна — это признак искусства, когда ты не знаешь, как это сделано, когда только разводишь руками: «Я не понимаю, как он это делает!». И это самый высший комплимент, который можно сделать актеру, режиссеру, художнику, композитору.

Тайна, секрет, открытый финал — это Вас пугает (невозможно сыграть превосходно, идеально) или, наоборот, обнадеживает (в следующий раз будет лучше)?

Обнадеживает. Я очень осторожно отношусь к кино, потому что кино — это результат. Я не знаю результата, я человек процесса и понимаю только процесс. Для меня смысл существования на сцене в том, что я надеюсь завтра сыграть лучше, чем сегодня. Если бы сегодняшний спектакль стал окончательным продуктом — все! — меня нужно было пристрелить просто, я бы умер. Театр прекрасен и ужасен именно тем, что существует миг, больше такой спектакль никогда не повторится, и прекрасно, так и должно быть!

Сложно ли настроится на одну волну со своими партнерами во время спектакля?

Это сложный вопрос, очень по-разному бывает. Об этом можно говорить долго и все равно это будет перечисление частных случаев. Быть в большой претензии к партнерам – это, я считаю, дурной тон. Это ужасно глупо, когда говорят, что, мол, они плохо играют, тем самым мне не дают сыграть нормально. Ты думай о том, как самому дать, а не взять. Искусство брать от партнера, сколько бы он не давал – это совсем не мало, ведь человек в творчестве всегда излучает энергию. Пусть он неточен или рассеян — все равно – умение взять важнее ожидания подношений со стороны.

Плохой и хороший актер — это кто? Или это некорректный вопрос?

На самом деле, это некорректно, но это не значит, что этот вопрос не может быть задан. Существуют и хорошие актеры, и великие. Как это определить, неясно. А плохой актер — это несуществующее явление. Существует только актер и не актер, поэтому плохой актер — это не актер.

Внутри себя все время борешься за звание Актер — всю жизнь! Никогда себе не можешь сказать: «Ну все, я актер, это железно!» Если ты сказал себе это, то, я думаю, ты тогда и умер как актер. Ничто же по физическим законам не стоит на месте: либо движется вверх, либо падает вниз. И если ты остановился, значит, ты падаешь вниз.

Заслуженный артист России — это знак чего?

Это знак качества (смеется). Если серьезно, это знак ничего, само по себе это звание ни о чем не говорит и ничего не значит. Эта сомнительная вещь придумана при советской власти в нашей стране и нигде больше в мире не существует. Во все времена имело значение не звание, но имя. Если актеру удалось создать имя, которое что-то людям говорит, то они пойдут на спектакль с его участием. «Вот на этого артиста, с таким-то именем и такой-то фамилией я пойду» — вот это еще, может быть, что-то значит. Как когда-то говорил Вертинский, у меня нет звания, у меня есть только имя.

Сейчас Вы преподаете в НГТИ. Как ощущаете себя в качестве преподавателя? Чем учите студентов?

Я не думаю, что я учитель. Единственное, чем я могу поделиться, так это своими сомнениями. Может, это им поможет. У меня их накопилось так много, а им это все предстоит еще. Может, студенты выберут более светлый путь, эффективный, более подъемный. Мой же путь путаный, и похвастаться нечем. Я очень мало что понял, только больше запутался.

Вы не только актер, педагог, но отец и дедушка. Как часто видитесь с внуком? В какие игры играете с ним?

Не очень часто. В основном он организует всякие игры, ходит, берет какие-то вещи, перетаскивает их, а я за этим наблюдаю. Здесь он главный режиссер.

Что хотели бы сказать нашим читателям?

Я очень ценю и люблю людей, для которых ходить в театр – это потребность. Но я понимаю, что театралы — это узкий круг людей. Большинство людей в огромном полуторамиллионном (!) городе не знает, где находится театр. А хочется, чтобы больше людей приходило на спектакль, ведь зритель – это действующее лицо спектакля, одно из главнейших действующих лиц, оно определяет ход спектакля. Происходит настоящее чудо, когда совершенно разные люди вдруг почему-то составляют некий определенный организм, который излучает энергию, реагирует так, либо так — зал сегодня не похож на зал завтрашний. Это какое-то чудо, когда по ту строну рампы происходит необыкновенный творческий процесс! Поэтому хочется, чтобы зал был полный. Полный зал — это сила, импульс, заряд, это энергия, которая питает нас.