Самым убойным номером торжественного концерта «Гоп-ля, мы живем!», посвященного завершению реконструкции «Красного факела», стал танец сталеваров из спектакля «Только для женщин!» Но теперь, согласно строительной тематике, в руках у актеров были кирпичи, которые в финале, подобно цветам, полетели в публику. Публика с восторгом ловила стройматериал — и верила, что этим парням все дается легко и по жизни они идут победителями.

Уроки во сне и наяву

Ровно три года назад Антон Коломеец, только что принятый в труппу «Красного факела», дал нашей газете первое в жизни интервью. На вопрос, в какой момент почувствовал себя самостоятельным, он ответил: когда в 15 лет, приехав из маленького якутского поселка Светлый в огромный Новосибирск и поступив в театральное училище, впервые один проехал в метро. Город показался громадным и грохочущим, но не чужим, не враждебным. Город дал то, чего не хватало раньше: возможность среди ярких, креативных, эксцентричных людей быть личностью.

Будучи студентом, Антон засыпал на лекциях — не из-за скуки и лени, а из-за неумения распределить свои силы. Скорость и степень взросления зависит от того, насколько человек сознает, для чего и зачем он находится в этом месте и в это время. «Каких чудных детей взяли в труппу, какой славный мальчик», — сказала на спектакле одна критикесса, пока еще не отмечая, что взрослая твердость во взгляде не стала сценическим штампом Антона. Его герои совершенно на него не похожи. Еще в училище стало ясно, что сыграть самого себя — не самое высокое достижение артиста.

Валер в «Тартюфе» — персонаж комический: мешковатый камзол явно с чужого плеча, торчащие во все стороны космы. Половозрелый мальчик с плаксивым голоском, инфантильное существо, отказывающееся взрослеть и умнеть, — такой только и мог появиться в среде отупевших душ, для изобличения которых был ниспослан на землю дьявол. Так и тянет спросить:

— Антон, Ваш герой — самый, извините, придурковатый в спектакле: так было задумано?

— Конечно! Правда, я не сразу понял, что именно мне играть. Во время застольного периода режиссер, ориентируя на внутреннюю инициативу, каждому объяснял задачу, а меня как-то стороной обходил. Я подошел и спросил: ну а мне-то что делать? Куда двигаться? Андрей Прикотенко говорит: ты сам подумай, если его невеста, Мариана, такая шпала, такая дурында, то какой у нее должен быть жених? Я испугался сначала: какой жених должен быть тогда? Но ведь сам текст подсказывает: Валер жаждет любви, но он такой подкаблучник! Совершенно лишенный воли, он не то что ждет — он требует, чтобы Мариана сама за него все решала.

— Наверное, он жаждет не столько любви, сколько опеки, путая одно с другим? Поэтому и не меняется к финалу. Урок с дьяволом прошел для него даром?

— Как месил тесто, так и будет месить. Только вдвоем с женой. Ему большего и не надо было. Никуда не уйти от себя, если не стремишься уйти.

— Новый отсчет времени в этом спектакле начинается совсем для другого героя…

— … а остальные как жили, так и живут.

— Антон! А зачем Вы подстриглись чуть ли не под «ноль»? Как же теперь Вы будете играть Валера?

— К тому времени, когда «Тартюф» снова выйдет на публику, я успею обрасти. Я подстригся, потому что мне захотелось почувствовать себя человеком с короткими волосами. Парикмахер, у которого я всегда стригусь, хотел сделать модную стрижку, что-то фигурно выстригал, старался, а я: «Сделай короче! еще короче!» — «В смысле?» — «Как под машинку!» Ему как профессионалу жалко было мои волосы…

Черная роза

В нашумевшем стриптиз-шоу «Только для женщин!» Норман — фигура более динамичная, чем его предшественник из пьесы Мольера. В возможность его эволюции отказываешься верить. Пока собственными глазами не увидишь, как этот дохляк, выйдя покорять зал, медленно скользит вниз головой по шесту. А в начале спектакля он сидит в баре, как ребенок обхватив коленки, прилизанный, заторможенный и замороженный. Переминается с ноги на ногу, с рюкзачком за хиленькими плечиками. Голос срывается на истерические нотки, еще немного — и нервный срыв. Но еще немного — и приходит ощущение себя частью команды, и Норман уже не как маменькин сынок, а как мужчина заявляет: «Не знаю, зачем я это делаю, но я это сделаю». И он сделал это!

А дальше происходит фокус, ради которого, наверное, «Только для женщин!» и ставился. Зрители, вернее, зрительницы спектакля превращаются в его участников — зрительниц стриптиз-шоу. По ту сторону рампы творится восторженное безумие, которое и прописано в пьесе. Так и тянет поделиться впечатлением:

— Антон, кажется, еще секунда — и поклонницы бросятся на сцену и разорвут одежду актеров на сувениры…

— То, что мы играем, не является высокого класса драматургией, но такого количества положительных эмоций ни один спектакль не приносит. Мастер нашего курса Изяслав Борисыч Борисов посмотрел «Только для женщин!» и сказал: это какой-то феномен, что в зале так бурно реагируют…

— А кто Вам цветы дарил после этого спектакля, если не секрет?

— Однажды какая-то девушка подарила розу. А потом, откуда-то узнав мой телефон, стала регулярно посылать СМС. И вот сообщение: «Можем ли мы встретиться»? А я встречался с девушкой и ответил: «Ты хорошая девчонка, но я не могу». — «Ты не знаешь, что ты потерял!» — «Может, ты и права», — ответил я, и на этом переписка завершилась. А на следующее утро роза завяла. Две недели она стояла свежая и не угасала — не менялась вообще! И вдруг стала маленькая, сморщенная и черная…

— Знаете, Антон, как-то один актер сказал мне буквально следующее: «Надо обязательно дарить артистам цветы. Без цветов артистам плохо».

— Мне кажется, дарить женщине цветы — нормальная ситуация. Но ты — мужчина, тебе не должны дарить цветы, а если дарят, то спасибо большое. — Не каждая зрительница умеет выразить свою признательность каким-то другим, более оригинальным способом… — Денису Франку после «Ночного таксиста» подарили шоколадный торт в виде такси. Вот это я понимаю — сюрприз! Мы этот торт все вместе съели в гримерке.

Приветы из детства

Следующая премьера малой сцены — «Смертельный номер» по пьесе Олега Антонова, которую ставит Тимофей Кулябин. Антон Коломеец репетирует роль рыжего клоуна. Думается, ему очень пригодится в этой работе одна из особенностей его актерской природы — с абсолютно серьезным и непроницаемым лицом показывать вещи, вызывающие гомерический хохот зала. Так дети, не понимая, почему их слова вызывают смех взрослых, тем не менее стараются вовсю. А вырастая, преобразуют это детское свойство в профессиональный инструмент и становятся актерами. Хочется понять: что присвоил Антон на первом этапе работы из незнакомой ранее пьесы?

— В одном интервью Тимофей сказал, что все артисты — дети. Да дети, но в определённом смысле. У артиста от ребёнка остается желание играть. При этом этот «ребёнок» должен быть самостоятельным, образованным человеком со своей человеческой и гражданской позицией. Но, мне кажется, в театре есть разные трактовки «артист-ребёнок». Режиссёр ведёт себя с артистом, как с глупым ребёнком, то пальцем пригрозит, то конфетку подарит. И некоторым артистам нравится позиция ребенка в театре. Вроде как я ничего не знаю, не понимаю и от всего отстраняюсь, для меня главное играть. Это уже совсем какие-то другие дети. А вот клоун — это настоящий ребенок, и это самое лучшее, что есть в клоуне. Ну и вот, наконец, ответ на вопрос. Мой герой — пацан в больших ботинках. Не очень внятно, да? Если ему плохо, он плачет, если хорошо, то смеется, без всех этих взрослых закрышек.

— Он только на арене такой?

— Арена для него неотделима от жизни, границы нет. И там, и там любое его эмоциональное проявление ценно, потому что искренне. Иначе люди в зале ему не поверят — это на уровне молекулярных ощущений.

— У Вашего клоуна есть прототип?

— Я ведь только на пути к этому образу… Может быть, один пятилетний ребенок. Пацан один. Мой племянник. У него вся внутренняя мотивация застроена на радость жизни. Детям вообще не свойственна депрессия. Недавно Тоня Кузнецова показывала мне DVD с записью детского утренника, где выступала ее дочка Саша. Вот Саша выпрыгивает на сцену и радостно так объявляет: «Я Наф-Наф!» А ей: «Подожди, еще рано». Она расстроилась, что всех подвела, ей так неловко, она в слезы, плачет навзрыд, такое ощущение, что у ребенка самое большое горе на свете. А через две минуты она уже забыла об этом.

Возможно, наш спектакль будет несовременен. Не старомоден, но и не современен. Но и про себя не могу сказать, что я современный человек. В том смысле, что большинство моих однокурсников активны во всем, дорогу, в отличие от меня, пробивать умеют. Нет, я не считаю, что человек должен напялить робу и питаться упавшими с деревьев яблоками. Человек не должен жить бедно. Но мне кажется, себя потеряешь в гонке за успехом и, проще говоря, баблом. И тогда гонка превратится в агонию. И может произойти окончательная деморализация искусства. Пусть театр вдохновляет человека на самое лучшее. Пусть приподнимает над реальностью и дает надежду.

Я хотел бы сказать, что мне в театре работается не всегда хорошо, комфортно и интересно. Бывают такие пьесы, которые вообще не вызывают никакой потенции к фантазии. Но в моём запасе уже есть личные маленькие победы, актёрские союзы и такие родные спектакли, которые на фоне скучной театральной шелухи становятся ещё роднее и дороже. Меня это очень радует и даёт надежду на лучшее в моей жизни.

Однажды критик Марина Дмитревская писала в «Петербургском театральном журнале» (правда, по следам командировки совсем в другой город): «Зимой откроют отремонтированный театр… А я молюсь только об одном: чтобы ремонт не убил, не выветрил из этого театра то человеческое тепло, которое „надыхивали“ сюда долгие годы…» Хотелось бы отнести эти слова и к «Красному факелу». И тогда, может быть, Антон Коломеец будет играть в таком театре, о каком мечтает.