Что за наваждение? Парочка валетов! Или один валет, как это у них заведено, одинаковыми головами в разные стороны. Это начало «Пиковой дамы» в постановке Новосибирского государственного академического театра «Красный факел» (режиссер и автор инсценировки Тимофей Кулябин). Два на вид совершенно одинаковых актера неподвижно стоят на сцене. До чего похожи Юрий Дроздов и Александр Дроздов! И похожи не только друг на друга. Эти лукаво-обтекаемые черты лица — в точности как у карточных вылетов, королей. Физиономии непроницаемы, как у карт в колоде. Видел ли кто-нибудь, какие они вне игры? Никакие! До начала игры карты хранят ледяное выражение лица. Какие они, карты, в игре? Вот проиграете четыреста двадцать три тысячи — узнаете! Ваши валеты, дамы, короли будут злорадствовать, хихикать, рожи строить.

Заглянула в программку. Это не валеты! Это трикстеры! Шуты театральной колоды, мифические существа двойственной природы, своего рода посланцы, связывающие живой мир с миром смерти. В игре трикстер — существо полезное, заменяющее нужную карту. И в спектакле они полезны. Владеют нитью повествования. Комментируют действие, а по временам и в кого-то из персонажей преображаются. Юрий Дроздов в ключевой момент действия оказывается Томским. Из его уст и звучит знаменитая история о красавице графине, Сен-Жермене, баснословном карточном выигрыше.

Актеры-двойняшки выходят на авансцену и заговаривают с публикой. Левый трикстер с левой частью зала, правый — с правой.

«Што-с?» «Штос! Карточная игра!» Своими ехидными тонкими голосами карточные шуты описывают терминологию и правила игры в штос.

Мало кто из нас представляет себе, во что играли в «Пиковой даме», как и почему впадали в такой раж, что случилось под конец игры, когда роковым образом «обдернулся» Германн. Наконец-то узнаем! Штос — игра азартная, притом примитивная. Направо-налево, направо-налево мечет карты банкомет. Упадет направо отложенная тобой карта — ты в выигрыше, налево — в проигрыше. В игре царит Случай (кстати, замечу — актеры выговаривают это слово с ударением на первом слоге. Верно ли? Пушкин имел в виду не слУчай, а случАй. Как будто и такой знаток русской культуры XVIII века, как Лотман, об этом писал. СлучАй — возможность малой кровью изменить свою судьбу к лучшему. Ловко используя ситуацию, сорвать хороший куш, попасть в фавор к императрице, сделать блестящую карьеру).

Играя в штос, человек попадает в зависимость от прихотей судьбы, от случайностей. Он не может соображать, предвидеть, выбирать. Ничего не зависит ни от его памяти, ни от математических талантов. Нигде так, как в штосе, перед игроком не маячит двусмысленный лик Судьбы. Насмешливая улыбка фортуны, зловещая ухмылка Фатума…

Набоков возмущался оперой Чайковского, считал либретто «Пиковой дамы» (написанное братом композитора) глупейшим и вульгарным искажением повести Пушкина. За Петра Ильича обидно, но в чем-то ведь Набоков прав? Если мы знаем «Пиковую даму» по опере, мы знаем другое произведение. С романтической любовью, трагедией, тайной. У Пушкина двусмысленная ухмылка высших сил никакой тайны для автора не составляет. Сумасшествие Германна, механизм действия рока, увлечение картами, возможность скорого и неправедного обогащения — все это он рассматривает словно в окуляр микроскопа. С той же научной добросовестностью и насмешливой беспристрастностью, с какой изучал своих малоаппетитных персонажей Набоков.

Пушкинское в «Пиковой даме» — вот задача, стоявшая перед молодым режиссером Тимофеем Кулябиным.

Ну, «пушкинское» — это прежде всего текст. Чеканное пушкинское Слово. Текст подается с нужной долей иронической четкости, и те две-три осторожные авторские добавки, которые позволил себе инсценировщик, уха не режут. Вставки Кулябинские, кстати сказать, находятся там же, где и Чайковский решился кое-что вставить. В сцене с Графиней. Больно уж немногословен в этом месте повести Пушкин. Композитор дает своей Графине спеть арию из старинной оперы времен ее молодости. В постановке Кулябина Графиня, разоблачаясь после бала, вдруг произносит: «Все перчатки измарали…» В паузе мы лихорадочно соображаем: кто же перепачкал ей на балу белые перчатки, и чем именно? «Поцелуями» — томно тянет «осьмидесятилетняя карта». «Устала Аня», — сама с собой кокетничает графиня Анна Федотовна. Зал смеется. Тоже не пушкинское слово, и вроде народная артистка СССР Анна Покидченко к себе его обращает. «Тимофей, трогай!» — еще одна добавка. Кто там Тимофей? У Пушкина такого кучера нет. Так это же Тимофей Кулябин! Актер или режиссер попадают в орбиту происходящего. Текст знает о нас! Не только мы глядим на сцену — и сцена глядит на нас!

Искусство выпускает свои щупальца в жизнь. Карточный анекдот просачивается в реальность. Вот она, опасность и мистическая тайна, сидящие где-то в неопознанных глубинах то ли жизни, то ли нашего разума. Поменьше играйте в азартные игры! Никаких одноруких бандитов! И долой от компьютера!

Боюсь, что мы обслушались оперой. Пушкинский Германн совсем не тот романтический любовник, какого мы себе представляем по его вздохам в оперном ре-миноре. З. а. РФ Лаврентий Сорокин, вслед за братьями Дроздовыми, играет своего персонажа примерно в том же «трикстерском» ключе. Одно легко оборачивается другим. Холодная рассудочность сдержанного, умеренного немца, всю свою жизненную мудрость вложившего в знаменитое: «Я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее», — где она, эта сдержанность и рассудительность? При первом дуновении ветра судьбы превращается в одержимость страстного карточного игрока.

Мир «Пиковой дамы» в прочтении Кулябина вообще напоминает дурной сон, он непрочен, условен, подвержен року. Ухмылка высших сил, демонические рожи, то и дело вылезают то с одной стороны, то с другой.

Вот сцена отпевания графини. В опере (никак не избавиться от ее влияния!) все это всерьез. Германн в казарме, в церкви (или в воображении героя?) поет церковный хор, в заупокойное пение врезается армейский трубный сигнал.

В спектакле поп над усопшей не Псалтырь читает, как бы следовало, а свою надгробную речь репетирует. Поминутно отвлекаясь — то кот мяукнул, надо шугануть! То крест вроде не на месте — проверить! Шарит, шарит рукой по объемистой груди —  нет, все в порядке, дорогая вещица тут как тут! Ситуация заменяется ироническим комментарием к ней. Так же не вполне всерьез выстроено и пространство сцены, и цветовое решение спектакля. Проходя по двору «СамАрта», шествуя сомкнутыми колоннами на гастрольный спектакль новосибирцев, критики с почтением обходят длиннейшую фуру. «Это они металлоконструкции привезли!»

Ироническая условность — девиз оформления спектакля (художник Олег Головко). Металлоконструкии занимают собой всю сцену. Это рельсы, по которым на роликах катаются длинные платформы. Туда-сюда, то вдвигаются, то выдвигаются. Конечно, прообраз их — карточная колода. Перед началом партии сдвинуть карты, снять, перетасовать… Актеры балансируют на этих поднятых над полом плоскостях. Да они просто ожившие картинки, приподнявшиеся над плоскостью карты!

Какие цвета употреблять в карточной игре? Решение напрашивается само собой. Конечно цвета карточных мастей. Красный и черный. Ну, еще бал — тут все в белом. Более или менее живой человек в мире масок, мнимостей, кривляющихся карт — Лиза. Она и одета во что-то человеческое, неяркое, не то телесного, не то серого, блекло-пастельного цвета. В черном — Пиковая дама. В красном — подружки игроков в игорном доме. Жесткий, насмешливый, безжалостный мир игры…