В уходящем году произошло немало театральных событий, одно из них — юбилей народной артистки России Галины Алехиной, пришедшийся на нынешний декабрь. Впрочем, юбилей — это разве событие? Скорее, итог. Событие — это главная роль, премьера, явление режиссера. Вот об этом и поговорим. О событиях, связанных с первой актрисой Новосибирска, размышляют ее коллеги и партнеры — заслуженные артисты России Игорь Белозеров и Владимир Лемешонок. Им есть о чем сказать не только потому, что проработали на одной сцене с Галиной Алехиной почти 20 лет. А еще и потому, что по природе своей не склонны отпускать комплименты, надиктованные жанром юбилея. Эта актриса в комплиментах не нуждается. Как-то они для нее мелковаты.

— Вопрос настолько не оригинален, что неловко спрашивать. Но не спрошу я, — спросят зрители. Владимир Евгеньевич, Игорь Афанасьевич, объясните, в конце концов, почему на Галину Александровну Алехину не сыпется град ролей?

— Вопрос настолько не оригинален, что неловко спрашивать. Но не спрошу я, — спросят зрители. Владимир Евгеньевич, Игорь Афанасьевич, объясните, в конце концов, почему на Галину Александровну Алехину не сыпется град ролей?

Владимир Лемешонок. А потому, что работать с ней очень сложно. Ее боятся режиссеры! Потому что Галина Александровна бывает умнее режиссера, предлагает то, что режиссер не в состоянии предложить. Ее уровню надо соответствовать. Мало кому это удается.

Игорь Белозеров. Режиссеру надо быть очень сильной личностью, чтобы участвовать в таком диалоге.

В. Л. Потому что Алехина-режиссер — это Хиросима. Я видел ее режиссерские работы в театральном институте — это неподъемные психологические навороты. Но молодежь ее обожает.

— В отличие от режиссеров…

В. Л. В отличие от пассивных режиссеров. Потому что в таком случае Галина Санна засучивает рукава, берет лопату и начинает копать — вглубь. А режиссер нужен затем, чтобы вовремя остановить, лопату немедленно отобрать.

И. Б. Главное, было бы что останавливать.

— Главное, было бы кому останавливать и для чего…

В. Л. Алехина — это огромная и очень сложная машина, которой нужно уметь управлять. Необходимо за руль садиться и хорошо знать маршрут. Потому и страшно режиссеру: а вдруг ему не удастся вскочить за руль или управление выйдет из-под контроля: не хватит ресурсов — мужских, режиссерских.

И. Б. Работа на сцене происходит совместная, но режиссер — это мозговой центр. Андрей Прикотенко, приступая к репетициям «Тартюфа», сразу сказал: «Вы что, считаете, я за вас все буду делать? Нет уж, давайте вместе думать!»

В. Л. К тому, что Тартюф — это Воланд, мы не сразу пришли. Концепция постепенно к тому выводила.

И. Б. Мозги кипели у всех! Режиссер заставлял, чтобы кипели, а у кого совсем не кипели, просто отстранил от работы. Так вот, Галя из тех, у кого мозги кипят.

— Постойте-постойте. Ничего не понимаю… Но ведь она не занята в «Тартюфе»! В чем дело?

В. Л. Миль пардон, съехали на свое, на «девичье» (но — по поводу!). Простой вопрос, простой ответ — это не про Алехину. Актриса с необычной, яркой, сложной индивидуальностью, человеческой и творческой, и судьбу имеет непростую. Неизвестно, что впереди стоит, телега или лошадь, личность или судьба, но Гале никогда не было просто. Иначе это была бы не Алехина.

Она может перевернуть представление режиссера о пьесе. Главное, чтобы он был в состоянии на это пойти. Но если режиссер боится, держится за свою концепцию когтями, иногда жалкую и никчемную, но держится, как за шедевр Веласкеса, то ему нечего делать рядом с Алехиной. А тот, кто готов рискнуть и бросить свою концепцию к черту, — вступит в этот диалог и не проиграет.

И. Б. С благодарностью вспоминаю Александра Нордштрема, которому удалось не переломить, а убедить, направить нашу актерскую энергию, сделать так, чтобы наше сопротивление работало на результат. Спектакль «Фрекен Жюли», где мы с Алехиной сыграли в дуэте, — светлое пятно в жизни. Мы думали, спорили, искали. Она говорила: «Я не буду это играть!» До слез дело доходило, делали паузу, прекращали репетиции.

В. Л. Драматургия была сложна (по нравственным критериям) именно для Алехиной — это же Стринберг, ненавидящий женщин, больной, по сути, человек, а Галя очень близка к феминизму, хотя никогда этого не декларирует. Накоплен жизненный опыт, сформирована позиция человеческая, от которой она не намерена отказываться. И вдруг — Стринберг. Нашла коса на камень. Поэтому искры такие и летели.

В. Л. А Нордштрему удалось переплавить ее сопротивление в художественный факт, поэтому спектакль «Фрекен Жюли» стал событием. Могу судить объективно, поскольку не был в нем занят и видел со стороны.

— Делая распределение ролей, он предполагал, с чем ему предстоит столкнуться?

В. Л. В смысле личности? Думаю, нет. Он не знал ее подробно, но знал, что прекрасная актриса, которая потянет эту роль.

И. Б. А когда режиссеру не интересна личность, а нужны просто куклы, ничего хорошего не выйдет. Я видел массу таких спектаклей — актер вроде бы выполняет задачу, поставленную режиссером, но не понимает сути — нет сотворчества. Во «Фрекен Жюли» сотверчество было.

В. Л. Такой, как во «Фрекен Жюли», я Алехину не видел ни до, ни после.

И. Б. Не люблю слова «счастье» и тому подобных, но это было здорово.

В. Л. Алехина ведь тоже не любит таких слов. И вообще, красивых сказок о ней быть не может. Прекрасные роли, замечательная творческая судьба — это не про нее. Тяжелая личная жизнь, тяжелая творческая жизнь, тяжелая внутренняя жизнь, интеллектуальная, душевная. Высокий статус заработан потерями и кровью. Покой и довольство собой не вписались в портрет актрисы.

Многие приходят в актерскую профессию, чтобы на поклон выходить. Часто слышу от молодых людей, что самое прекрасное, оказывается, — это поклон. Очень часто это слышу. Но про себя знаю: самое скучное и неловкое в профессии — это поклон. Хочется скорее уйти, скрыться. Тем более если ты сам не очень высоко оцениваешь свою сегодняшнюю работу. Крик «браво!» я вообще воспринимаю как дикую ложь. Чтобы не врать, допущу, что кому-то маленькому внутри актерской души аплодисменты приятны. Но, по-моему, в них много пустого, я это точно знаю. У Алехиной стоять на поклоне тоже не получается. Хотя я никогда не спрашивал ее, нравятся ли ей овации, но знаю наверняка: «Искупайте меня в аплодисментах» — это не для нее. Она не за этим в профессию пришла, она другого в ней ищет.

Профессия наша называется «актер». Но не обязательно ты при этом еще и артист. Актер и артист — это совершенно разные вещи. Акт — это действие, актер — человек действующий, но не всегда мыслящий, потому что выполняет чужую волю. Если выполняет ее адекватно, значит, замечательный актер. Но есть еще артист. Это творец. Это другое дело. Другая проблема и другая работа. Можно быть актером великолепным — и счастливым человеком. Но нельзя быть артистом хорошим — и счастливым человеком. Поскольку Алехина относится к этой категории людей — не актеров, а артистов, — она платит за свою работу личным счастьем. Это тяжелая плата. Но она счастлива и несчастлива одновременно. Ее счастье горькое —  ее несчастье сладкое. Ее великолепное горькое счастье — в осознании того, что она состоялась как Художник, какие бы простои ни случались. А горе ее в том, что не дают возможности выплеснуться так, как она может.

Назначить Алехину на роль — это поступок. А назначить на главную роль — вдвойне поступок. Режиссер обязан по своей природе, по своей данности небесной быть способным на поступок. Это и есть главное мерило режиссера.

Чего я ей желаю — чтобы Александр Зыков, наш новый главный режиссер, сумел принять Галину Алехину такой, какая она есть. Знаю, что он об этом думает, намерен занимать ее в репертуаре. Мы ждем от него этого поступка.

— И мы, зрители, ждем.