РОВНО одна неделя отделяет нас от крупной премьеры — первой постановки в России пьесы знаменитого ирландского драматурга Брайана Фрила «Отцы и сыновья» по мотивам романа И. С. Тургенева «Отцы и дети». Впервые с труппой «Красного факела» сотрудничает один из самых востребованных режиссеров страны Александр Баргман, с именем которого связаны заметные, значительные работы в театрах Санкт- Петербурга и многих городов страны. Новосибирских зрителей Александр Львович сначала потряс как актер, а затем осуществил две постановки в НГДТ под руководством Сергея Афанасьева — «Карл и Анна» и «Наш городок». Спектакль был признан лучшим среди драматических на фестивале-конкурсе «Парадиз» в прошлом году.
На краснофакельской сцене продолжилось сотрудничество Баргмана с главным художником НГДТ Николаем Чернышевым, а вот художник по костюмам Ника Велегжанинова приехала в Новосибирск первый раз, оторвавшись от подготовки премьеры балета «Весна священная» И. Стравинского в Большом театре России. Интересно, что в будущем спектакле «Отцы и сыновья» сценография будет лаконичной и строгой, зато костюмы — роскошными, историческими. Готовились они даже на уровне эскизов с точным учетом индивидуальностей актеров. Тонкая, трепетная художница Велегжанинова вносила изменения и уточнения после присутствия на читке пьесы и первых репетициях, и процесс продолжается, поскольку сейчас в нем важную роль играет консультант по стилю Сергей Данишевский из Питера. Ему принадлежит «изобретение» причесок и грима.
ПРЕЖДЕ чем познакомить читателей с незаурядной художницей, скажу несколько слов о пьесе «Отцы и сыновья» и ее авторе Брайане Фриле. Пьеса длинная — аж 90 страниц, очень «разговорная» — в ней словам придается больше значения, нежели действию. Но, как ни странно, диалоги и монологи и при чтении увлекают, буквально пронзают актуальностью высказываний, соединенной с тем пристальным вниманием к умонастроениям, к мельчайшим движениям души, которым славится русская литература. Текст ирландского драматурга, давно увлеченного переводами и адаптацией нашей классики, проникнут большой симпатией к России, что не отменяет и иронии. Сюжет романа Тургенева у него переплетается с чеховскими мотивами, с грустью и болью и оставляет открытым вопрос: что же дальше?.. Время действия — 1859 год, вот-вот отменят крепостное право. Женщины и разночинцы только что стали допускаться в университеты. Перемены в обществе назрели, но происходят медленно и раздражающе нелепо, порождая растерянность. В этот «разлом» и попадает Базаров (его сыграет Виталий Гудков из «Первого театра») — талантливейшая и обреченная личность, проповедующая нигилизм. Его приезд в именье Кирсановых, любовь к Анне Одинцовой (в этом образе предстанет Дарья Емельянова), наконец, его смерть всколыхнет окружающих, побудит искать и обретать новые смыслы. В новом спектакле заняты все поколения труппы — заслуженные артисты России Владимир Лемешонок, Сергей Новиков, Григорий Шустер, Валентина Широнина, Михаил Стрелков и молодые актеры Михаил Селезнев, Валерия Кручинина, Павел Поляков, Григорий Болонев и другие.
Разговор с Никой Валентиновной Велегжаниновой начался сразу с нескольких вопросов: где вы учились, кто ваши педагоги? Как сложился творческий альянс с Александром Баргманом?
— Я училась в то время, когда профессией «художник-технолог по костюмам» можно было гордиться как редкой. Моими педагогами были Зинченко и Дубровина, одна — художник-технолог, а другая еще и удивительный художник по куклам. Она делала таких кукол, когда берешь их в руки и понимаешь, что у куклы есть не только характер, а она еще и излучает тепло.
Я работаю с третьего курса института, служила ассистентом у настоящих театральных мастеров Ирины Чередниковой, Владимира Фирера, Михаила Мокрова, Эдуарда Степановича Кочергина. Это мои настоящие университеты. Мне довелось видеть, как мастера общаются с актерами и взаимодействуют с режиссерами, — я считаю, это драгоценный опыт. А самостоятельную деятельность я начинала с легкомысленных как бы жанров — с балета на льду, с цирка. Я уже 16 лет служу главным художником Большого цирка Санкт-Петербурга и примерно столько же лет сотрудничаю с коллективом ледового шоу Натальи Бестемьяновой и Игоря Бобрина. Я делала костюмы для 15 их спектаклей, в их числе «Спартак» и «Кармен», премьеры, которые мы выпускали за рубежом — в Сеуле, в Италии и других странах. Там, в ледовых шоу, особенно важна «настоящесть» костюма, ибо она связана с риском для жизни, этот опыт дал мне понимание материальности костюма.
Я много лет работала и с балетом, начинала с Леонидом Лебедевым, который одним из первых основал движение модерн-балета в Санкт-Петербурге. Затем работала в Москве с удивительной Аллой Сигаловой, в частности, когда она с Анатолием Васильевым, тоже фантастическим человеком и режиссером, языком танца стремилась пересказать драматичную историю любви балерины и белогвардейца. Создавая спектакль «Грезы любви», они собирали рисунок танца, опираясь на старые фотографии, собирая их покадрово по всему миру. Я помню, как Васильев, вернувшись откуда-нибудь из Парижа, влетал в репзал с возгласом «Я нашел 9-й и 11-й!», и не раздеваясь, не снимая пальто страстно начинал репетировать.
Сейчас я могу сказать, что для артиста балета лучший, идеальный костюм — это его собственная кожа. Там задача художника заключается еще и в том, чтобы не мешать телу, движению. Впрочем, и в драме важно, чтобы костюм не мешал актеру. Для костюма важны пропорция, силуэт, фактура, дальше моя задача — не помешать. Существует такая страшная вещь, как тяга к украшательству, когда много идей ты пытаешься засунуть в один костюм, она особенно свойственна женщинам-художницам именно сегодня, когда есть такая богатая палитра отделок, новых материалов и фактур. Коварство моей профессии в том, чтобы не увлечься украшательством, найти меру.
— Ника, а как состоялся ваш переход из балета, из цирка в драматический театр?
— Мой папа был художником, и он избегал драматического искусства, считал истинным именно классический музыкальный театр — балет, оперу. Реальные шедевры. Алиса Фрейндлих как-то сказала: «Когда кончаются слова, начинается музыка», вот примерно в этом убеждении, что слова могут лгать, а музыка — никогда, я и росла. Мне в детстве посчастливилось воочию увидеть на сцене Алисию Алонсо, труппу Мориса Бежара, иметь дома, жить в обнимку с книгой о Дягилеве, иллюстрированной эскизами Льва Бакста. А позже повезло встретиться с такими актерами-режиссерами, как Галина Бызгу, Александр Баргман. Мы учились примерно в одно время, однажды делали вместе новогоднее шоу. Кто-то считает, что шоу — это непременно халтура, но нет, мы его делали по большому счету. Саша научил меня не бояться относиться легко к серьезным жанрам, а к легкомысленным, жизнерадостным жанрам — серьезно. Он много лет уговаривал меня перейти в драмтеатр. На мое счастье, у нас дружба и профессия идут рядом. Вы не представляете, какое обожание вызывает Баргман в Питере, сколько у него поклонников и особенно поклонниц!.. Они окружают его после спектаклей такой мощной волной, что сносит. Поэтому я всегда прошу, чтобы мы занимались сочинительством не в людных местах, а у меня дома. В свою очередь, мой муж просит: «Можно я поприсутствую при ваших разговорах?» Дочка, а ей всего четыре года, тоже прячется за занавеской и слушает, а потом говорит: «Какой дядя Саша умный». Я сама изумлена его умом и образованностью — у меня на то, чтобы так много читать, не хватает ни сил, ни времени. Но, кроме ума, есть еще художественная интуиция, вот здесь мы совпадаем.
Для примера, для сравнения скажу, что счастьем вспоминается работа с Александром Морфовым, великим болгарским режиссером, который ставил у нас в Питере «Сон в летнюю ночь». Но то было трудное счастье. Морфов требовал, чтобы я для каждого образа предоставляла по три-четыре варианта эскизов, чего я не очень люблю делать не потому, что мне лень рисовать, а потому что усматриваю в этом некое недоверие. Вот Баргман просто смотрит мои эскизы и старается понять, «услышать», почему я именно так сделала. Он ценит то, как я услышала, что он мне рассказал о будущем спектакле. И это чистое счастье.
— В общем, он не диктатор?
— Нет, у нас такое взаимопроникновение, взаимодействие и взаимопонимание в процессе совместной работы, которое дорогого стоит. На самом деле, это хрупкие вещи, за которые вслух не надо говорить «спасибо», я и не берусь утверждать, что так будет всегда, просто сейчас этим очень дорожу.
Расскажу вам один эпизод. У меня в Москве есть приятель — фотохудожник, который работает для глянцевых журналов. Однажды он посетовал, как ему осточертел глянец. И я предложила приехать в Питер, посмотреть спектакль «Иванов», поставленный Баргманом в «Таком театре». Предполагалось, что после просмотра он устроит съемку, потому актеров попросили не расходиться, не снимать костюмы и грим. И вот мой друг после просмотра весь в слезах заявил: «Нет, я не могу снимать!» И как быть? Я присутствовала почти на всех репетициях «Иванова», спектакль создавался ночами при абсолютном безденежье, притом, что все безумно заняты днем.
— Прекрасно понимаю — «Такой театр» негосударственный, не имеет финансирования, и актеры-участники спектакля из разных трупп, да?
— Конечно! Их практически невозможно собрать вместе, потому что у них то киносъемки, то работа в своих театрах. С рыдавшим фотохудожником — московским гостем мы просидели почти до утра за разговорами и обсуждениями. А он — человек гастрономический, любит сопровождать общение кулинарными изысками и хорошим вином. И вот под утро он высказал идею, что для съемок нужно особое пространство — рушащийся дом в атмосфере увядающей природы. Я сочла ее на уровне бреда, но все же поделилась с папой, который жил за городом. И он совершенно спокойно мне ответил: «Я знаю, где это нужно снимать». Назвал полуразрушенную усадьбу, такое строение с уцелевшей колоннадой и полусгнившими перекрытиями и ступеньками. Величие и труха. Саша Баргман туда приехал, посмотрел, и... Удивительным образом все сложилось. Актеры вдруг безоговорочно собрались, в шесть утра отправились в ту усадьбу, куда от Питера на машине — два часа езды. Сам Баргман приехал после ночных съемок с черными кругами вокруг глаз. Виталий Коваленко, бывший краснофакелец, ведущий актер Александринки, тоже поехал с нами, пробыл совсем недолго, поскольку спешил на репетицию к 11.00 утра, затем снова вернулся. День был редкостный, начинался хмуро, пролился дождем, но и солнце выглянуло, а после полудня и вовсе на луг вывели пастись лошадей. Снимки получились изумительными, ребята говорят, что они им очень помогают настраиваться и играть, хранить тональность спектакля.
— А костюм может помочь настроиться на роль?
— Конечно. Я стремлюсь создавать такие костюмы, чтобы актер, надевая его, испытывал бы настоящие чувства.
В «Красном факеле» замечательный пошивочный цех. Я, когда имею дело с профессионалами и притом с увлеченными мастерами, всегда им доверяю и позволяю самовыражаться. Не диктую, какой должна быть строчка или шов, они сами понимают, более того, прекрасно мои мысли развивают и дополняют. Но я люблю проверять, как ведет себя костюм в сценическом движении. Для спектакля «Отцы и сыновья», для его ритма очень важны шелест юбки, то, как будут развеваться фалды сюртука Базарова от его стремительных движений, и другие нюансы. Я предложила Ольге Александровне Кручининой, вашей прекрасной заведующей пошивочным цехом, скрепить костюмы на актерах булавками и проверить на сцене. Она так разволновалась: ну, что вы? Вдруг булавка уколет? И мне эта реакция трепетного отношения к актерам очень понравилась, безоговорочно покорила. Сама завцехом сшивала на живую нитку, чтобы не дай Бог никто не укололся. И очень меня тронуло, когда на примерке Дуняша (Елена Дриневская) прошлась по цеху в костюме, вошла в образ, и все бросили работу, все мастера стали восхищенными зрителями. У меня самой мурашки по коже пробежали...
— Вы почувствовали, насколько все увлечены, заинтересованы результатом работы?
— Да. В «Красном факеле» работают по-хорошему беспокойные, неравнодушные люди, и это здорово. В театре с большой симпатией приняли Сергея Данишевского, что, в общем-то, не странно, он редкостный красавец, безумно элегантный, с мощным обаянием, и я рада, что мне удалось поделиться этой дружбой. Данишевский — единственный, пожалуй, человек, который будучи парикмахером получил образование искусствоведа, невероятно продвинулся в области моды и стиля и поднял дефиле на уровень искусства. Однажды я участвовала с ним в создании дефиле, длившегося четыре часа, в течение которых я на манекенщицах создавала одежды, соответствующие разным настроениям, смене времен года.
— Это был чистой воды экспромт?
— Почти экспромт, у меня имелись некоторые придумки, но в основном сочиняли на ходу. Сергей мне подарил состояние полной свободы, возникшей от его полного доверия, — он принимает и воспринимает все. Мы удивительно работали вместе с ним и с Чернышевым под руководством Баргмана в Омской драме над созданием спектакля «Лжец» по Гольдони, в которым все проникнуто настроением Феллини.
— Я видела «Лжеца», чудесный, завораживающий спектакль. Там, кроме Феллини, еще много настроений Бродского.
— Да. А далее мы той же командой в Тюмени ставили «Три товарища» Ремарка, и Сережа, внимательно знакомившийся с актерами, каждому из них придумал немецкий образ образца 30-х годов в прическе, в стиле. Он подсказал им манеру. Я тому способствовала лишь тем, что привезла из Германии кучу старинных открыток.
— Понятно, что у вас колоссальный опыт, но он ведь не универсален, все равно для каждого спектакля надо придумывать что-то новое. У вас есть личное отношение к Тургеневу и к варианту прочтения Тургенева Брайаном Фрилом?
— Тургенев — мой автор с юности. Я его читала запоем лет в 16, пленяясь его ощущением пейзажей, его пониманием женских переживаний. Более того, я именно через Тургенева поняла, что мужчины тоже умеют переживать и страдать, что они не бесчувственны. Меня как раз в тот период настигла первая несчастная любовь. Впрочем, не столько несчастная, сколько смешная, и Иван Сергеевич мне очень помог.
— А меня очень расположил драматург Фрил, кроме текста пьесы, тем, что он сообщил о себе: «Женат, пятеро детей, живу за городом, курю, как паровоз, иногда рыбачу, много читаю, волнуюсь по каждому поводу, ввязываюсь в какие-то благие начинания, о чем потом жалею. А еще надеюсь, что за отпущенное мне время я смогу обрести некую религию, философию, ощущение жизни, что поможет мне встретить свой конец без того страха, который я испытываю в данную минуту». Скажите, а вы испытываете волнение перед премьерой?
— Я не удивлюсь, если кто-то из зрителей скажет: что это они сделали с Тургеневым? Но я не сомневаюсь, что те зрители, которые восприимчивы, уловят настроение, получат впечатление. А, быть может, испытают тот же трепет, с которым мы все — и режиссер Баргман, и великолепный хореограф Николай Реутов, и актеры — испытывали от соприкосновения с материалом и от совместной напряженной и счастливой работы.