«Меня мучает мысль, что о моих замечательных товарищах по „Красному факелу“ знают очень мало, почти ничего. Когда рассказываешь о великолепных актёрах, ушедших из жизни, делается больно. Сколько неповторимо прекрасных минут дали они людям! И... ничего не осталось», — пишет Вера Редлих (режиссёр «Красного факела» с 1932 года, художественный руководитель театра с 1943 по 1960 год) в своей книге. И подумаешь: «Ничего не осталось» — это, пожалуй, о Шиловской, замечательной краснофакельской актрисе послевоенных лет.

В своеобразной энциклопедии старого Томска — «Город Томск в 1912 году» — среди приметных горожан находим имя Леонида Шиловского — «первого помощника барона Родена по материальной части при Министерстве путей сообщения». Здесь же упоминаются его дочери, Ольга и Маша. И сын Андрей. Один из прообразов чеховских интеллигентных семейств, затерянных на просторах России, возникает сам собой. Только вот вместо Ирины — Эмилия...

Молодые Шиловские жили дружно, мечтали о славе, но в отличие от молодых Прозоровых не дали себя заесть среде. Эмилия всей душой рвалась «в Москву, в Москву!» — в 1902 году недавно открывшийся Художественный театр объявил о наборе в свою школу-студию.

Осталось в снегах деревянное кружево Томска. Москва показалась огромным и чужим европейским городом. Вместе с ней экзаменовалось огромное число желающих, она читала, и Немирович взглянул одобрительно. Она оказалась в числе восьми счастливчиков — принятых!

Вечерами, сидя на ступеньках зрительного зала, она смотрела Станиславского и Лилину, Москвина и Книппер-Чехову. Горький читал художественникам свою новую пьесу о босяках, студийцы тоже были допущены и восхищались, как Станиславский с ходу показывает героев, незнакомых, но таких ярких...

Новый поворот судьбы Шиловской будет связан с именем Вс. Мейерхольда. Она окажется в числе тех учениц, которых Станиславский, забыв все разногласия, передаст Мейерхольду для продолжения символистских поисков, в которых ученик опережал учителя. С благословления Станиславского, юные энтузиасты отправятся в Пушкино, где Мейерхольд и приступит к репетициям «Смерти Тентажиля» Метерлинка. И Шиловскую назначит на роль Игрены!

Репетировали без выходных, отдыхали вечерами, прекрасными тёплыми с музыкой, поэзией, художественными альбомами, которые привозил Мейерхольд. Постепенно вырисовывался облик нового спектакля — неподвижность, пластика как на полотнах Возрождения, слова, падающие как капли в глубокий колодец, чистый и холодный звук, трепет высокой поэзии — всё, что потом гордо назовут «эстетикой символистского театра», совершилось при участии нашей сибирячки...

Наконец был назначен прогон для своих, но студийцы ахнули, увидав, кто идёт к ним с поезда по садовым дорожкам: Горький, Андреева, Немирович, Качалов, Книппер. Вопреки опасениям черновой прогон всем понравился. У Горького глубокие впечатления всегда вызывали слёзы, он не скрывал восторгов, благодарил всех, «особенно вас, вот вас», — обращался он к Шиловской. Она стала героиней этого вечера... А в итоге Станиславский после московского показа закрыл Студию на Поварской.

Но Горький порекомендовал Шиловскую Вере Фёдоровне Комиссаржевской. Шиловская поступила к ней в труппу. Тогда в её театре на Офицерской все ждали появления Мейерхольда, приглашённого великой актрисой в художественные руководители.

Начались знаменитые субботы Веры Комиссаржевской, которые она стала устраивать, чтобы сблизить петербургских театралов с символистами. Вокруг Мейерхольда снова возникла атмосфера больших ожиданий. Шиловская рвалась продолжить работу с Мастером, но времена изменились, ей дано было это почувствовать очень скоро и очень болезненно. Теперь о ней заботилась скорее Комиссаржевская.

Но вскоре чарующие грёзы юности, встреча с Блоком, Городецким, Кузминым растаяли. Кончилась юность. Шиловская тяжело переживала травлю театра в прессе, неуспех у публики. В конфликте Комиссаржевской и Мейерхольда она оказалась на стороне Комиссаржевской. После его ухода растаял кружок «всех нарядных, всех подруг», о котором писал Блок. Шиловская осталась с Верой Фёдоровной.

В новосибирском театральном музее хранится запись одного из разговоров Лоллия Баландина с Верой Редлих, где она обронила, что Шиловская была в американском турне с Комиссаржевской в 1909 году и даже заменяла Веру Фёдоровну в спектаклях, когда та болела. Могла: главные средства выразительности у них были сходные — взгляд, необыкновенный («обжигал пламенный взгляд Шиловской»), и голос...

Но уже в восемнадцатом году на афишах, сохранившихся у томских краеведов, находим имя Шиловской. Значит, постранствовав, вернулась в родной город. Удивительно, но именно в послереволюционном Томске собралось немало бывших мхатовцев! Один из них — Иван Григорьевич Калабухов — создал здесь свою студию. Эмилия станет его женой и верной помощницей. В 1919 году в студию пришёл Алексей Попов, в будущем — признанный мастер советской режиссуры. В Томске же Шиловская повстречалась и с Верой Павловной Редих.

Был спектакль, сочинённый Калабуховым и Поповым по повести Г. Уэллса — «Сказание о странной птице». Два чистых существа Пастор и Ангел, помогая друг другу, стараются выжить во враждебном мире. Ангела играла Шиловская. «Блеск неба озарял это лицо» — написал Уэллс о своём Ангеле. И Шиловская сумела подняться до высоты такой характеристики! В скорбных тревожных глазах — обида, недоумение, грусть. Взор, который предвещает трагический исход: гибель в огне страшного пожара ради спасения глупенькой деревенской служаночки. Почему-то в этой роли видятся контуры её собственной судьбы...

Однако и из Томска они уедут. О том, что было с Эмилией Леонидовной после отъезда — мало данных. Известно, что в 1924 году Шиловская снялась в первом сибирском художественном фильме «Красный газ». В начале тридцатых Эмилия — актриса ленинградского театра Ленсовета. Судьба блокадного города стала и её судьбой...

А осенью сорок третьего Вера Павловна Редлих, уже руководитель новосибирского «Красного факела», представит труппе новую актрису. На первый взгляд, невидную, далеко не молодую, ничем не примечательную. Характер новенькой скоро раскрылся как нелёгкий, была она замкнута, в дружной краснофакельской семье ни с кем не искала сближений. Про неё будут говорить: понятно, ленинградка, блокадница. Её будут жалеть. До первых спектаклей.

«Её появление действовало на зал с завораживающей гипнотической силой», — напишет в своих мемуарах Сергей Галуза (актёр «Красного факела», 1941—1960 годы). Над тайной её игры многие ломали голову: к традиционной мхатовской школе шла прибавка какого-то неизвестного умения, какого-то забытого навыка: она замечательно умела обобщать и за временным видеть вечное. Но спросим себя: этот небытовой звук в самой что ни на есть реалистической роли, «разве не от старого огня»? Рассказывала же Кира Ивановна Орлова (актриса «Красного факела», 1938—2004 годы), что однажды пожаловалась ей: не получалось заучить огромный массив текста Лица от театра в «Угрюм-реке». Шиловская попросила карандаш и разделила текст на куски вроде бы без всякой логики, учитывая только переключения ритма. Странно, удивлялась Кира Ивановна, но текст вскоре сам собой запомнился. Имя Мейерхольда было в те годы непроизносимо. О работе с «врагом народа» под страхом ареста не могли говорить ни его друзья, ни соратники. Но почему-то кажется, что когда в «Красном факеле» встретились его бывшая актриса и его ученик Павел Цетнерович, им и не надо было слов. Шиловская участвовала в двух спектаклях Цетнеровича: в «Горе от ума» (1944 год) и «Иван Грозный» («Орёл и орлица» А. Н. Толстого, 1945 год). И Сергей Галуза, которого к тому времени обожало полновосибирска, гордился тем, что играет с ней на одной сцене: играть с ней было опасно и увлекательно, в роли боярыни Старицкой «она создала образ злого гения потрясающей силы». И Вера Павловна Редлих обрадуется, что нашла наконец актрису, которая с блеском играет госпожу Ферелли («Семья Ферелли теряет покой», Л. Хеллман, 1946 год) и будет неповторимой Мурзавецкой в «Волках и овцах». Всегда с особым чувством Шиловская работала над Горьким (не забыла, как щёдро он дарил ей свою поддержку в начале пути). Грибоедов, Островский, Горький — её талант особенно ярко вспыхнет напоследок в спектаклях по русской классике...

Вера Редлих назовёт её великолепным художником, несправедливо не получившем признания при жизни. В памяти людской Шиловская останется подлинно чеховской интеллигенткой, сумевшей достойно принять свою судьбу и до конца вносить в жизнь смысл и свет.