Жизнь краснофакельских артистов 30-х—40-х годов, среди которых был и Ноклай Павлович Северов, отличалась редкой атмосферой дружбы. Они работали вместе и отдыхали вместе, дружили семьями, ходили друг к другу в гости. Даже в редкий актёрский выходной не расставались, приходили на стадион «Спартак» кататься на коньках. Выделялся Николай Фёдорович Михайлов, изящный, с неизменным белым шарфом через плечо. Он катался, как профессиональный фигурист. Но бывали и травмы. Поэтому у «факельцев» вскоре появился свой лечащий врач. Им стала жена Северова — Нина Ивановна Мостовенко. Она работала в Центральной поликлинике и по долгу службы и по семейным связям ей пришлось лечить многих актёров. Николай Павлович часто ждал жену, дежурившую в вечернее время, у дверей её кабинета. К нему обязательно кто-нибудь подсаживался: «Профессор, скажите…» Традиционное обращение «профессор» было вызвано импозантной внешностью Северова, его поразительным умением держать себя, носить пенсне, как потомственный русский интеллигент.

Николай Павлович Северов не был сибиряком. Он родился в Санкт-Петербурге в семье рабочего Путиловского завода в 1898 году, 19 декабря, в день зимнего Николы — Николая Чудотворца. В семье было шестеро детей: три дочери и три сына. Николай Павлович был старшим. Северов — сценический псевдоним. Настоящая фамилия артиста — Фёдоров. Его отец был выходцем из Хохломы и, по семейному преданию, в Ялте он расписывал один из императорский дворцов. Николай Северов рано пошёл работать. Пятнадцати лет поступил в страховое агентство простым конторщиком. Он имел способности к математике и хороший почерк. Его заработок позволял летом вывозить на дачу многочисленное семейство. Революция застала его в Петрограде. В 1918 году разразился страшный голод. И вся семья — мать и пятеро детей — отправилась в Сибирь, на Алтай. Сам же Николай Павлович и его отец ушли защищать Петроград от Юденича, потом воевали на Дальнем Востоке. И где-то там, на дорогах войны, его жизненный путь пересёкся с Борисом Щукиным — одним из самых крупных в будущем актёров советского театра. Спустя годы он подарит Северову свою фотографию с надписью: «Дорогой Николай Павлович! Я люблю Ваш талант и Ваше искусство создавать всё новые и новые живые образы с предельной артистичностью, где так гармонично сочетаются содержание с формой. И вместе с тем Вы неудовлетворенны достигнутыми позициями! Вы беспокойны. Ваши искания новых решений и настойчивость в этом выделяют Вас из окружающих актёров как выдающегося, глубокого и серьёзного художника, который не позволяет себе быть безответственным в каждой новой работе. С уважением и любовью (?) Борис Щукин. 5 января 1937 г.».

После окончания гражданской войны Северов вернётся в родной город, вступит в труппу БДТ, но надолго в ней не задержится: голод, отсутствие квартиры, потеря семьи заставят его вновь покинуть Петроград. В начале двадцатых он уже работает в Томске в театре у Калабухова, находит своих близких, переживших все тяготы гражданской войны. Из Томска вместе с семьёй Северов перебирается в Омск, поступает актёром в Омскую драму, женится и в 1936 году получает приглашение в «Красный факел».

В этот год город сдал новый дом на ул. Романова для творческой интеллигенции, труппа «Красного факела» пополнилась актёрами из разных мест. Рассказывает старейший театровед Л. А. Баландин:

— Едва ли не полстолетия прошло с тех пор, как мне довелось играть в спектаклях «Сам у себя под стражей» Кальдерона и «Свадьба с приданым» Дьяконова. Они остались в памяти благодаря участию выдающегося мастера краснофакельской сцены Николая Павловича Северова. Но особого внимания заслуживает, конечно, его игра в горьковских «Мещанах»: может быть, в предчувствии скорого ухода из жизни раскрылся в роли Бессемёнова этот могучий самобытный талант. Я играл Нила, это был ввод на место уехавшего в Москву Евгения Матвеева. Много Бессменовых потом повидал я в разных театрах. Были они и ворчливые, и сварливые, все охраняли устои, отличались при этом своекорыстием. Бессемёнов у Северова был крупным человеком на распутье, на грани распада времён. В своём порыве отстоять старый порядок его Бессемёнов был свиреп и жесток. А нового, свежего, что несли с собой Нил и Поля, старик не мог ни понять, ни принять и предчувствовал неизбежный крах. Герой Северова был начисто лишён обычного в спектаклях благообразия. Разговор, начатый разумно, вдруг прерывался крикливым скандалом, яростными угрозами, противостоять которым было так трудно… Оставалось ощущение, что бьёшься с тупым наглухо закованным в непробиваемый панцирь чудовищем. После смерти Николая Павловича я играл с другими испонителями. Но ни у кого уж не повторялось это ощущение силы и мощи, веры в свою правоту, которое нёс в себе Северов.

Сергей Галуза вспоминает:

…Заслуженный артист РСФСР Николай Павлович Северов, душевный человек и замечательный актёр, был наделён какой-то необычайно заразительной силой на сцене. Плотного сложения, симпатичным, открытым лицом, он всегда прямо смотрел в глаза собеседнику. Работал с большой отдачей, обладал даром притягивать к себе партнёра. Играя с ним в спектакле, актёр всегда чувствовал его поддержку и веру в то, что делал на сцене.

Мне посчастливилось играть с Николаем Павловичем в спектакле «Без вины виноватые» в постановке Леграна. Его Шмага был мне большим другом и мы часто думали, почему Незнамов дружит именно со Шмагой. Очевидно, нас сдружило то обстоятельство, что человеческое достоинтсво можно сохранить и в рубищах, а у Шмаги — Николая Павловича — сквозь его шутовство и фиглярство я всегда видел в глазах огонёк гордости за себя и меня — Незнамова.

В третьем акте, в отчаянии бросаясь на грудь Шмаги, Николая Павловича, ища у него защиты и совета, я видел его глаза, полные горечи и беспомощности. Он видел, что со мной творится что-то неладное, что я, по его выражению, «нить в жизни потерял», а из этого ничего хорошего быть не может.

Никогда не забуду нашу сцену скандала в горьковских «Мещанах». Мы — отец и сын — стоим у противоположных концов длинного стола, накрытого белой скатертью. Страсти накалены до предела. Происходит бурное объяснение, в ярости каждый хватает конец скатерти и тянет его на себя, но, обессилев, оба падаем на стулья. И вот однажды на спектакле во время этой сцены Николай Павлович тихо прошептал мне: «Прощай Серёжа, я сегодня в последний раз вышел на сцену». Это было так просто сказано, что у меня волосы зашевелились на голове. И действительно, больше Николай Павлович в театре не появился.

Николай Павлович начал чувствовать себя плохо ещё после гастролей в Ленинграде в 1951 году. Ему шёл 53-й год, но казалось, жизнь начиналась снова: к нему проявляли интерес столичные театры. Алексей Дмитриевич Попов подтвердил своё приглашение, приехав в Ленинград для разговора с Северовым. Николай Павлович дал согласие. Однако здоровье всё ухудшалось. И Северов не тронулся из Новосибирска. Алексей Попов звонил: «Николай Павлович, когда вас встречать? Мы включили вас в репертуар!» Но жена Северова уже положила его в больницу. Там он пролежал три месяца. Диагноз не могли установить.

Иван Дмитриевич Яковлев, в те годы бывший секретарём обкома партии, позвонил Редлих: «Что у вас там с Северовым?» — «Всё! Отправляем в Москву!» И Северова вместе с женой отправили в Кремлёвскую клинику. Там стало известно, что у Николая Павловича рак лёгких. Лечили облучением. Отправляли его домой на поезде. В Новосибирске Николай Павлович прожил восемь месяцев. Факельцы шли к нему с цветами, фруктами. Когда Аржанов узнал, чем болен Северов, он упал на колен и зарыдал.

Северова не стало 30 июля 1953 года, за день до открытия сезона… Из «Красного факела» его несли на руках до Красного проспекта по той дороге, по которой он шестнадцать лет ходил театр. Начинался август. Было много цветов. Их кидали идущим под ноги всю дорогу.