Живые и мертвые

«Мертвые души». По мотивам поэмы Н. В. Гоголя.
Театр «Красный факел» (Новосибирск).
Режиссер Андрей Прикотенко, художник Ольга Шаишмелашвили.

«Мертвые души» — первый спектакль Андрея Прикотенко, поставленный им в «Красном факеле» в качестве художественного руководителя. В театре выстроили целую вселенную Гоголя, проведя во время подготовки премьеры мероприятия для зрителей: лекции о юридических аспектах гоголевской коллизии, о модных тенденциях эпохи, гастровечер, расширяющий знания о кулинарных изысках исторического периода.

Прикотенко, как и обычно в своих спектаклях, перекодирует поэму Гоголя: он переносит действие даже не в современность, а в условное безвременье — во всегда и вечно. И без того глубокая сцена «Красного факела» увеличена за счет нескольких первых рядов. Пространство впечатляет своими масштабами, даже линия горизонта как будто теряется. Убранство бескрайних сценических просторов аскетично: пара музыкальных инструментов, несколько стульев и свисающие с колосников рядами лампы. На этой сцене все кажется маленьким — и фортепиано, и человек — все будто растворяется, поглощается глубиной черного кабинета. Такая Русь-тройка, на богатых землях которой может затеряться кто угодно и что угодно.

Само по себе пространство не несет никакого заряда: оно так велико, что от ощущения воздуха уже становится некомфортно, но оно не пугает и не отталкивает намеренно — его создают и оживляют люди, как бы наделяя его определенными свойствами. Извечное русское мифотворчество, склонность к демонизации всего сущего проявляются в спектакле в полную меру. Да, мистики много: вот мигают лампы, передавая послания с того света от мертвых душ (художник по свету Константин Бинкин), — но герои так оценивают это явление, что становится понятно — сами придумали, сами поверили, сами испугались. Апогеем этого излюбленного русского жанра становится монолог Ноздрева (Константин Телегин), в котором его собственные фантазии доведены до полнейшего абсурда, а абсолютная в них вера одновременно вызывает и смех, и ужас.

Спектакль вообще следует гоголевской формуле «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!». Мир, выстроенный Прикотенко, доведен до гротеска, возникающего из узнаваемых житейских ситуаций. Герои — обычные люди. Актеры существуют в утрированно-сдержанной отстраненной манере. Никакой острой характерности, но галерея типажей вполне сегодняшняя: так, например, Коробочка (Ирина Кривонос) — не старушка-скупердяйка, а весьма женственная дама, охотно флиртующая с Чичиковым (Андрей Яковлев); Плюшкин (Владимир Лемешонок) — эдакий преуспевающий модный мужчина средних лет, вставляющий в свою речь англицизмы и наслаждающийся жизнью в толпе юных поклонниц. Ритм спектакля намеренно медленный: никто никуда не торопится, жизнь течет вяло и вязко. Атмосфера общей инертности лишь изредка «взрывается» гэгами — клоунски-цирковыми шутками, построенными на буквальной иллюстрации текста («Давненько я не брал в руки шашек!» — говорит Ноздрев и достает из-за пазухи игру).

Большое внимание уделено музыкальному оформлению этого мира: играют и на фортепиано, и на аккордеоне, и на более экзотичных инструментах — например, на пиле. Блуждания Чичикова по русскому космосу озвучены ложками, передающими стук лошадиных копыт. Тема дороги становится главной не только для музыкального решения, но и для всего спектакля. В путешествии по российским просторам Чичикова сопровождает проводник Селифан (Денис Ганин) — кучер, который, подобно современному таксисту, всегда не прочь пофилософствовать и объяснить любые события.

В спектакле занята почти вся труппа театра, но густонаселенным он не кажется — так велико пространство, на котором существуют почти два десятка актеров. Никто никогда не остается один: у любого действия есть безмолвные свидетели, которые потом и с радостью обсудят увиденное, и щедро придумают новые подробности. В массовых сценах народ действует как единый организм: слаженные повторяемые друг за другом движения коллективного танца или хоровое исполнение «Дубинушки». Еще одной поэтической метафорой становится игра в бадминтон: множество белых воланчиков заполняют сцену, как мотыльки-однодневки, скоротечность жизни которых делает их такими же незаметными, как и множество мертвых душ, почивших безвестной смертью.

Чичиков — единственный, кому присуще хоть какое-то стремление к деятельности. Он, может, и аферист, но человек рациональный — тоже, в общем-то, обычный, не злодей. Он все время перемещается, стремится заработать и устроить свою жизнь поблагополучнее, пока все остальные предаются лености и болтовне, предпочитая плыть по течению в ожидании чего-то важного, но чего именно — пожалуй, никто и не знает.

Нуарные цвета спектакля к финалу оборачиваются аляповатым карнавалом ярких красок — в сцене бала, напоминающей показ мод. Как в бесцветных буднях народ не знает границ в сплетнях и фантазиях, так же неумерен он и в праздничной обстановке.

Ответа на вопрос, куда мчится Русь-тройка, спектакль не ищет, но точно знает, что погоняет ею сам народ. «Мы с тобой и есть всадники апокалипсиса», — говорит Ноздрев Чичикову, запевая финальную песню: «Тройка мчится по простору, вдалеке скосился храм…» И весь народ выходит на сцену, играя кто на чем и подпевая-завывая, словно ветер, носящийся по пустынным просторам. Все смешивается: храмы и карнавал, живые и мертвые, счастье и несчастье, правда и ложь — мир катастрофичен и несется под откос, но это не воля случая и не загадочная его природа, а вполне закономерный результат действий людей, его населяющих.

Александрина Шаклеева, Петербургский театральный журнал