В спектакле театра «Красный факел» по пьесе Питера Шеффера «Амадеус» (режиссер Валерий Гришко), премьера которого состоялась 20 апреля, главный центр тяжести лежит на Сальери. Его играет заслуженный артист России Владимир Лемешонок.

Старая развалина в инвалидном кресле — седые космы, парчовая хламида, скрывающая физическую немощь, — нагоняет ужас своей ненавистью к гению, не угасшей через 30 лет после его смерти, яростью, которая клокочет в хилом теле. Страшен он своим воинствующим бессилием перед Божьим Промыслом. Но жалок потому, что каждую минуту, каждую секунду несчастлив.

И тут же, опрокидываясь воспаленной, истерзанной памятью в прошлое, Сальери предстает в блеске ума и силы. Он виртуозно подчиняет обстоятельства своему умыслу: живя рядом с Моцартом, десять лет целенаправленно и страстно уничтожает его. Среди толпы придворных в красной «униформе» фигура в черном с золотыми обшлагами — самая неоднозначная. Ибо таит в себе то, что другими не ощущается, не прочитывается. Не видят они того, как здоровые амбиции Сальери разрастаются в болезнь зависти, в злокачественную опухоль, которую не вырежет даже смерть Моцарта, главного его врага.

Окружающие так недалеки, так зациклены на своих мизерных благах, что не видят сути вещей вообще. Не видят они главного: им выпало жить бок о бок с величайшим музыкальным Гением Земли. Для них Моцарт — мелкая сошка, смешной неудачник, не обученный светскому этикету, лишенный природной гибкости и деликатности. Сальери имеет куда более высокий статус. Он — почитаемый придворный композитор, изучивший, кроме того, механизмы управления людьми. Но Лемешонок играет не Посредственность — напротив, заостряет неординарность своего героя, внутренняя жизнь которого мучительна. Только ему, чужестранцу, залетному итальяшке дано осознать, что за величина перед ним. Он подвергает себя безжалостному развенчанию в своих собственных глазах, формулируя горькую истину: «Моцарту дано из обыденности творить легенду. Мне же — превращать легенду в обыденность».

— Если Сальери — посредственный композитор, то гениален он совсем в другом, — говорит Владимир Лемешонок о своем герое. — В том, как понимает музыку Моцарта, как ее чувствует. Он терял сознание от сочетания нот, от сочетания нот, от звучания инструментов! Но часто человек не ценит то, что Бог ему дал, потому что мечтает о другом: о том, что ему недоступно. Се человек!

— Тогда еще не было профессии музыковеда…

— Ну да, Сальери мог бы быть гениальным музыковедом, ведь он мог такое про музыку написать, что веками бы читали. Это страшная трагедия, когда человек не понял про самого-то себя самого главного!

Неутоленная мятежность души, отличающая героев Лемешонка, уничтожила Сальери. Изгрызла душу и сожгла… Заставила тлеть, подобно болотному торфу. Не Моцарта, а его жизнь погублена — страданием от острого осознания несправедливости Божьего Промысла. Не Сальери, а Моцарту Бог ниспослал доверие быть посредником между ним (Богом) и людьми. Не Моцарту, а Сальери Всевышний отказал в том, о чем тот взывал в исступленных мольбах — в музыкальной гениальности. Часто кажется: за спиной Моцарта — крылья мотылька, а Сальери тянут вниз неподъемные гири.

Индивидуальность артистов идеально совпала с характерами пьесы. Режиссер при первом же знакомстве увидел в них будущих героев. Один строит роль на полете, на интуиции, на органике, на внутреннем ощущении музыки. Другой вгрызается в материал нещадно, не милуя себя, отдавая на растерзание внутреннему судье. Владимир Лемешонок, сыгравший на своем актерском веку десятки главных ролей, подверг ревизии свой профессиональный опыт.

— Эта роль ставит такие технические задачи, с которыми я раньше не сталкивался. Нет продыху! — сказал он за пять дней до премьеры. — Ведь одновременно надо быть и вне действия, и внутри него, то есть выпадать из действия и опять в него возвращаться. Мне приходится находиться сразу в нескольких временных пластах. Жуткий коктейль Шеффер намешал! Мне так же, как и композитору, нужно это нагромождение смыслов, этот хаос, превратить в гармонию. Иногда хочется заорать и убежать со сцены!

Зритель не подозревает об этом самоедском монологе. И больше не задает вопросов относительно «страха» по поводу приезда МХАТовского «Амадея». А если и задавал раньше, то Лемешонок на это усмехался: «Они уедут, а мы останемся».