Торжество современной упаковки

Слава об «Онегине» новосибирского театра «Красный факел» дошла до столицы задолго до приезда его в Москву на фестиваль «Золотая маска». Спектакль режиссера Тимофея Кулябина выдвинут в пяти номинациях. В Москве его сыграли в понедельник в Театре имени Пушкина.

О том, что «Онегин» новосибирского театра «Красный факел» — спектакль уникальный, требующий особого внимания, стало понятно, когда в афише недавно прошедшего Пушкинского фестиваля во Пскове была заявлена лекция известного критика, которая так и называлась: «Онегин» Тимофея Кулябина как пример современного театра«.

На афише — ограничение по возрасту «18+», сомнения в выборе именно этого ценза развеиваются в самые первые минуты, когда к усталому от развлечений жизни Онегину (Павел Поляков) по ночам приходят завернутые в простыню девушки. Три ночи — три красавицы-нимфы, которых, впрочем, не успевает рассмотреть ни Онегин, ни публика. Остается радоваться громким стонам и вздохам, исполненным, вероятно, по служебной необходимости. Закадровый голос объясняет происходящее строчками «Евгения Онегина»: «...Страстей игру мы знали оба;/ Томила жизнь обоих нас;/ В обоих сердца жар угас;/ Обоих ожидала злоба/ Слепой Фортуны и людей/ На самом утре наших дней». В программке об этом сказано так: строфы читает Игорь Белозеров. Хорошо читает, с онегинской интонацией — с угасшим жаром сердца. При этом — внятно. Когда начинают что-то говорить сами актеры, слов часто не разобрать. Но режиссер, спасибо ему, этим не злоупотребляет. Его герои, можно предположить, этакие архетипы или даже манекены Онегина, Ленского, Ольги, Татьяны — важны не лица, а маски. Неудивительно, что одна из самых запоминающихся и пользующихся успехом сцен — когда на экране, на обнаруженной Татьяной кинопленке, Онегин своими словами, совсем не пушкинским стихом, рассказывает о том, о сем, про чей-то пост в Facebook... Публика этому почти окончательному расставанию актера с текстом и почти окончательному его сближению со зрителями радуется как дети.

Все происходит в среднестатистическом павильоне, огороженном темно-серыми стенами с трех сторон, без живого видео, конечно, современный спектакль никак не может обойтись, и потому время от времени мы видим Онегина и тех, кто попадает под камеру, повешенную над его письменным столом, на небольшом экране. Сверху. И женщины, которые навещали Онегина, тоже все были сверху! В этой повторяемости режиссерского решения, вероятно, кроется какая-то мысль, однако прочесть ее мне не удалось.

Спектакль Тимофея Кулябина не лишен тем не менее ни мысли, ни обаяния. Он, несмотря на почти навязчивую повторяемость некоторых подробностей, с ежедневными онегинскими завтраками и танцами на балах, не дает заскучать. Режиссер очень точно тем самым находит решение для пушкинских слов, которыми он определяет жизнь своего героя: она однообразна и пестра. Так и есть. Лицо героя, выбор Павла Полякова на роль Онегина, кажется даже очень интересным. И Ленского (Сергей Богомолов) — молодого, подвижного, простодушного — в этой истории по-настоящему жалко, тем более что дуэль — на пистолетах ПМ — режиссер выстраивает подробно и всерьез. В других случаях, конечно, трудно было отказаться от перевертышей: к тому моменту, когда «за кадром» об Ольге говорят, что она «всегда скромна», зал отзывается смехом. Ну, может, чуть поскромней тех девушек, что ходили до того к Онегину... Когда Татьяна просит перо-бумагу, няня перед ней кладет сразу целую пачку. Зачем? Получается, для смеха. Письмо-то длиннее не становится, причем Татьяна (Дарья Емельянова) скоро с бумаги переходит на столешницу и начинает выцарапывать письмо карандашом прямо по дереву. А Онегин тут же читает его — на экране своего лэптопа. Такая вот транспарентность. Но, начав не соглашаться с некоторой бессмысленностью тех или других решений, когда, кроме иронии, других резонов не найти, тут же готов самого себя одернуть: как пройти мимо здешней Татьяны, которая вправду, точно по Пушкину, в этом доме — посторонняя, другая, дикая, во всяком случае — диковатая, нелюдимая. Странная девочка, обезумевшая от нежданной любви к столичному Чайльд Гарольду.

Временами складывается впечатление, что режиссер побаивается пушкинского текста, ему и выбранной дистанции — с «закадровым» текстом — кажется мало, и тогда он гостям на именинах Татьяны вкладывает в уста пожелания «наших дней», впрочем, больше даже — вчерашние-позавчерашние: «Танечка! Что пожелать тебе не знаю, ты только начинаешь жить...» Татьяна слушает-слушает и убегает от них, застольных пошляков. То есть и тут, отдаляясь от Пушкина, режиссер как бы догоняет автора с другой стороны. Или это Пушкин настигает его.

Не сразу понятно, что за белый порошок бесконечно кругом себя рассыпает Ленский. Нафталин, может быть? Или — мука с той мельницы, у которой будет убит? Черт их знает, а выглядит, конечно, красиво: скачет через стул, накануне дуэли, раз и два, и третий, четвертый, подталкиваемый здешним Зарецким, который получает и право на слово, и на полноценную, совсем не проходную роль (Георгий Болонев). Прыгает и пылит, пылит... Глядишь, миг спустя и сам обратится в прах (художник — Олег Головко). Глядя на эти повторяющиеся прыжки, неминуемо вспоминаешь Някрошюса. Но кто ж у нас не обольщался яркими метафорами литовского гения?!

В финале на сцену выкатывают черную человеческую фигуру, которая, когда Онегин включает на полную мощность сильный ветродуй, оказывается собранной из металлической проволоки, а заполненной — черным пеплом, вероятно, всем, что осталось от «Евгения Онегина». Несколько минут — и фигура опустошена. Был и — нету. Лишний же был. Не жалко. А трюк — красивый, но прочитываемый в первые же секунды. Дальше — только красиво, чего в театре — прежде считалось — недостаточно. А в этом спектакле просчитываемо очень многое, если не все, с первого взгляда на сцену уже знаешь, что обязательно что-то сейчас покажут на экране и обязательно будет кусок, где стихи перескажут своими словами и будет в зале много смеха. А особенно смешно, конечно, когда Онегин вспомнил про чей-то пост в Facebook.

Григорий Заславский, «Независимая газета» 21 сентября 2014