INCROYABLE!

В лаконичных декорациях развернулась сложносочиненная, красивая и несуразная жизнь дворянских гнезд. Режиссер прочел пьесу Фрила, как оркестровую партитуру: метафору подсказывает сценография (пюпитры с нотами, венские стулья), она поддержана звуковыми «врезками» (то и дело включается трансляция из зала, где как будто настраивается симфонический оркестр. Уютное бормотание инструментов — всегда предвкушение музыки, обещание просветления, волнение перед полетом). Этот звуковой образ — обещание прекрасной смелой жизни — относится к Базарову (Виталий Гудков), но все остальные обитатели этого мира — тургеневские девушки, юноши, мужчины и женщины, старички и старушки — прочно привязаны к земле своих усадеб хозяйственными обязательствами, сельским укладом, семейными узами, ушедшей в прошлое жизнью нескольких поколений, всем тем, что составляет душу дворянских гнезд с их намоленными стенами. Для Базарова дом как субстанция метафизическая не существует, он видит насквозь и людей, и дома, и все мироздание. Появление Евгения Васильевича разрушает дивный старый мир, оставив сцене образ красивой бесприютности: многоуровневый подиум с подвижными платформами, из которых при необходимости сооружается стол — и свадебный, и поминальный (художник-постановщик Николай Чернышев). Подиум напоминает и мостки, выстроенные для большого хора, и летний театр без крыши. Актеры, занятые в спектакле, ловко перемещаются по этим, на вид довольно шатким, мосткам среди пюпитров и венских стульев, и даже танцуют (хореограф Николай Реутов). Иногда они останавливаются так, что их фигуры располагаются в вертикальной плоскости сцены как нотные знаки на разлинованном листе. Световые объемы, созданные художником по свету Денисом Солнцевым, придают мизансценам невероятную красоту. «Incroyable!» — этот возглас Павла Петровича (Владимир Лемешонок) передает все оттенки чувств, а зрителю он пригодился бы как вздох восхищения.

Восхищение вызывает и работа художника по костюмам Ники Велегжаниновой. Все костюмы созданы из натуральных материалов, по технологии тургеневских времен. Историческая достоверность костюмов видна и неспециалисту: благородство линий и цветов, безупречность вкуса, кроя и швов. Это как бы отдельный ансамбль одушевленных предметов одежды, элегантно подтверждающих реальность происходящего. Фалды длинного сюртука Базарова придают ему сходство с умной хищной птицей. Слуги Петр (Павел Поляков) и Михаил (Георгий Болонев) одеты во фраки, видимо все-таки пожертвованные господами, юбки на дамах колышутся и шуршат, и ни один предмет туалета не мешает движению.

Главная музыкальная тема спектакля — ария Дидоны из оперы Перселла «Дидона и Эней» — реквием. Реквием по русской мечте, но исполненный по-английски. В спектакле Баргмана Базаров, русский Гамлет, становится точкой пересечения английской и русской культур, и оплакан он словами одной из самых трогательных автоэпитафий, существующих на английском языке: «Когда меня похоронят, погребут в земле, пусть мои несчастья не причинят тебе сердечной боли. Помни обо мне, помни, но забудь о моей участи».

Автор спектакля оплакивает любые идейные устремления, будь то нигилизм Базарова или, наоборот, вера «дяди Паши» (Павла Петровича) в либеральные устои Англии, самой старой буржуазной демократии. Если в пьесе автор занимает равноудаленную позицию к обоим героям, то в спектакле Баргмана Базаров — это, без сомнений, альтер эго режиссера. Виталий Гудков с его богатой актерской природой не мог не попасть под влияние личности Александра Баргмана, актера заразительного и мощного. Жесты, походка, повороты и прыжки Гудкова-Базарова настолько повторяют арсенал режиссера, что изображение двоится. В воздухе как бы рисуется голографическое изображение Баргмана, которое носится за главным героем светлой тенью, бесплотным двойником. И в данном случае это не плохо, а очень хорошо, великолепно, фантастично. Виталий Гудков никуда не исчезает, он здесь, он молод, стремителен, красив, он совсем другой, но способен транслировать режиссерскую мысль, как свою, что называется, «с листа».

Главный оппонент Базарова, Павел Петрович, в спектакле становится носителем даже не идей, но стиля, породы, повадки. Между ним и Базаровым много общего. Базаров одевается как пижон, возит с собой передвижную лабораторию с колбами и микроскопами, выполняющими в спектакле сугубо декоративную роль. Англоман-аристократ и нигилист-разночинец одинаково бессильны перед ходом времени, они оба принадлежат к той европейской цивилизации, печальный закат которой мы наблюдаем. Удаленность во времени — почти два века — и разность ментальностей, усиленная англо-ирландской драматургической оптикой, переводят разговор со зрителем в прохладные сферы метафизики и философии. Эта прохлада высоты сталкивается с Базаровым, мятущимся как пламя, и проливается невидимыми слезами. Элегический строй чувств поддержан еще одной важной музыкальной темой — это шубертовская серенада, звучащая контрапунктом к арии Дидоны: «Песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной». И несмотря на иронию автора, клоунские репризы слуг, режиссерский юмор, главная интонация спектакля — элегическая.

Яна Глембоцкая, Петербургский театральный журнал 24 апреля 2013