Андрей Корионов: Рассмешить можно и «Гамлетом», я же хотел рассказать историю

РЕЖИССЕР Андрей Корионов — 29-летний выпускник Санкт- Петербургской академии театрального искусства и Санкт-Петербургского государственного университета кино и телевидения. Получил известность благодаря успешным опытам в области современной драматургии. С ними же вышел на площадки таких престижных театральных фестивалей, как «Реальный театр», «Балтийский дом», «Твой шанс», «Золотая маска». Сотрудничал и сотрудничает в основном с частными петербургскими театрами. Полагает, что главное для режиссера — найти общий язык с исполнителем конкретной роли, и улавливает в определении «молодой режиссер» оттенок неполноценности. На данном этапе тяготеет к классике, хотя воспринимает ее чрезвычайно «по-своему». Является постановщиком спектаклей «Лето, которого мы не видели вовсе» и «Сирано де Бержерак» на сцене «Приюта комедианта», «Записки провинциального врача» в Молодежной лаборатории On.Театр, «Дура ненормальная, это я!« в «Таком театре», «Беглец» в театре «Театр мой», «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» в театре «Суббота» и др.

— Кому принадлежала идея поставить в новосибирском театре Мольера — «Красному факелу» или вам?

— Директор театра сделал мне качественное по своей природе предложение — поставить спектакль. Я выбрал Мольера. Мою идею здесь поддержали и сделали все возможное для ее воплощения. Отмечу, что сцена «Красного факела» — самая большая в моей жизни, прежде я никогда не работал на таких площадках. И это был необходимый и очень ценный для меня опыт.

— Репетиции «Мещанина» шли три месяца. Достаточный ли это срок для дебютанта в академическом театре?

— Знаете, в театре всегда говорят: не хватило двух дней. Вне зависимости от того, сколько вы репетировали — четыре дня или три месяца. Мне еще повезло, сейчас редко кому дается столько времени на постановку. А если говорить о результатах — общеизвестно, что спектакль не создается в окончательном и бесповоротном варианте ко дню премьеры. Это не картина, которая висит в музее, и не важно — смотрят на нее, не смотрят — она все равно шедевр!

— Вы ярко заявили о себе постановками современных пьес Клавдиева и Исаевой. Теперь же маятник вашего интереса качнулся в обратную сторону — до Ростана и Мольера. Что это — внутренние метания или попытка быть услышанным?

— Ни то, ни другое. Для меня разница между современной и классической драматургией заключается в выборе способа актерского существования. Со зрителем можно разговаривать в жесткой, агрессивной манере или же заманить его в некую красивость. Но и то, и другое делается для того, чтобы поговорить с ним о современных проблемах.

— «Мещанин во дворянстве» — это комедия. Если я правильно понял, ваш Журден истерзан кризисом среднего возраста. Он ищет не признания себя в высшем обществе, а возможности уйти от жены. Что в этом смешного?

— Ничего смешного тут действительно нет. Я рад, что вы уловили эту идею спектакля. Но комедия — это не способ посмеяться над чем-либо. Это самочувствие человека, который, не впадая в уныние, может что-то переосмыслить. Отстраненность всегда позволяет увидеть проблему более детально. Да, сейчас людям в театре хочется смеяться. В этом нет ничего плохого. Гораздо хуже, когда кроме смеха, от спектакля ничего не остается — ни голове, ни сердцу.

— Полагаете, выросшую на «Аншлаге» и «Комеди клабе» публику можно рассмешить Мольером?

— Рассмешить можно и «Гамлетом», если режиссер поставит себе такую задачу. Я же хотел рассказать историю. Телевидение, конечно, испортило зрительский вкус, но для театра это не повод сдаваться.

— Вот и я настойчиво спрашиваю: кто самый смешной персонаж в вашем спектакле?

— Не знаю, мне грустно смотреть на каждого из них.

— Вы почувствовали разницу между питерской публикой, для которой привыкли работать, и новосибирским зрителем?

— Новосибирский зритель очень отличается от питерского. Разница прежде всего в менталитете. У нас огромная страна, и в разных ее уголках — свой особенный микроклимат. Вот в «Красный факел» девушки приходят в платьях, приносят с собой туфельки — видно, что они готовились к походу в театр. А в Питере нередко возникает такое ощущение, что зрители зашли «посмотреть постановку», сделав паузу в прогулке по городу. А ведь публика — это полноценный участник спектакля.

— Актерам нередко снится, что они забывают слова на сцене. А что снится режиссеру перед премьерой — пустой зал?

— Мое волнение проявляется в обычном волнении. Мне не снятся такие кошмары, как массовый уход публики со спектакля. Зато бывают приступы бессонницы. Я уже привык, что ночь перед премьерой проходит без сна. Мысленно разговариваю с артистами.

— Так вы сторонник того, что в последний момент делать какие-то замечания актерам уже бесполезно?

— Перед самой премьерой режиссер должен настроить артистов на выход — поджечь запал, как говорят в театре. Я пока не очень хорошо владею этим искусством.

— А что для вас значит быть успешным режиссером?

— Не знаю. Вот Марк Захаров — успешный режиссер. Я думаю так: если у тебя есть успех — значит, ты правильно и хорошо делаешь свою работу. Важно только, чтобы успех не превращался в самоцель.

— На ваш взгляд, в театре совместимы коммерческий успех и творчество?

— Кажется, понимаю, о чем вы. Действительно, сейчас на сцене очень много драматургии, вызывающей в зрительном зале одну эмоцию — простую и радостную. Это не значит, что театр должен идти на поводу у зрителя. Но самая глубокая режиссерская мысль, самая серьезная драматургия должны вызывать у публики интерес!

— И каким же вы видите зрителя вашей постановки «Мещанин во дворянстве»?

— Мне бы хотелось, чтобы меня понимали. Школьники, рабочие, критики — не важно, кто окажется в зрительном зале. Хотя нет, важно. Главное, чтобы это не был так называемый «организованный зритель». Я считаю, что это порочная практика — любыми путями набивать зал. Когда человек не сам купил билет в театр, а его привели туда «из-под палки», навязав «услугу по организации культурного досуга», актерам очень трудно играть, «насильно мил не будешь».

Юрий Татаренко, «Новая Сибирь» № 17 (304) от 7 мая 2010 г. 7 мая 2010